Георгий Мирский. "Гласность победила советскую власть"

 Георгий Ильич Мирский (1926-2016) — советский и российский историк, востоковед-арабист и политолог. Доктор исторических наук, профессор,главный научный сотрудник Института мировой экономики и международных отношений РАН. Заслуженный деятель науки Российской Федерации. Ниже размещена глава из его книги воспоминаний "Жизнь в трех эпохах" (М.; СПб: Летний сад, 2001).

ГЛАСНОСТЬ ПОГУБИЛА СОВЕТСКУЮ ВЛАСТЬ

Врач академической поликлиники разговаривает при мне по телефону с подругой; глаза сияют, голос взволнован: «Люба, ты вчера смотрела выступление Горбачева? Мы уже все утро только об этом и говорим, все в восторге. Какой молодой, как говорит — легко, без бумажки. Наконец-то дождались, после всех этих стариков!» Популярность Горбачева в эти первые недели после его «вступления на престол» весной 1985 года огромна. Так надоели эти мрачные косноязычные старцы. И вдруг - указ о борьбе с алкоголизмом. Моментально отношение к новому вождю в народе меняется. Об этом шаге, об этой чудовищной ошибке уже много написано. Считается, что душой антиалкогольной кампании был Лигачев, и Горбачев, сам вовсе не будучи энтузиастом этого мероприятия, был вынужден пойти навстречу Лигачеву по каким-то политическим соображениям, чтобы за что-то его компенсировать. Возможно. Но это же надо было додуматься — начать борьбу с водкой в России!

( Свернуть )

Конечно, пьянство и в самом деле достигло совершенно безобразных размеров: помню, на большом заводе в областном центре вахтер при входе обхлопал руками мой пиджак, пояснив: «Извините, такой порядок ввели, чтобы никто бутылку под пиджаком не протащил, а то ведь прямо с собой несут и уже с утра на рабочем месте начинают принимать». И тем не менее! Неужели не слышали о результатах «сухого закона» в Америке? Думаю, что нет, не слышали. Люди, стоявшие во главе государства, не знали истории — вот что поразительно; они были феноменально невежественны, и это касается и еще более важных вещей, чем водка. Влезли в Афганистан, не удосужившись хотя бы бегло ознакомиться с историей, с плачевными для Англии результатами афганских войн. Ельцин начал войну в Чечне, даже не прочтя — я в этом уверен — хоть какой-нибудь популярной книжки о кавказской войне девятнадцатого века, не зная, что за народ чеченцы, каков их характер. Но куда же смотрели помощники, советники, люди с университетским образованием?

Одно из двух: либо от них отмахнулись, не желая даже слышать возражений, либо сами советники, чувствуя, что большие начальники уже твердо настроены на радикальные шаги, сочли за благо даже не делать серьезных попыток их переубедить. Потом пошла перестройка, потом — гласность. Об этом уже много написано. Был ли конец Советской власти неизбежным? — этот вопрос задается бесконечно и у нас, и за рубежом. Я полагаю, что в принципе, «по большому счету», система была обречена, ее эрозия происходила непрерывно в период брежневского «застоя», но она держалась на страшной силе инерции и рухнула лишь тогда, когда Горбачев своей «перестройкой» (а еще больше — политикой гласности) нарушил эту инерцию. Французский историк де Токвиль еще в девятнадцатом веке вывел такую формулу: «Наиболее опасный момент для плохого правительства наступает тогда, когда оно пытается исправиться». Великие и мудрые слова! Брежнев, при всем его интеллектуальном уровне армейского политработника, инстинктивно чувствовал, что в этой системе нельзя трогать ни единого камешка, иначе все посыплется. У Горбачева этой интуиции уже не было.

По определению лондонского еженедельника «Экономист», Горбачев войдет в историю как человек, который уничтожил все, что он пытался спасти, — свою партию, свой режим и свою империю. А ведь хотел он совершенно обратного — улучшить, оздоровить систему, построить, как сказали бы последователи Дубчека, «социализм с человеческим лицом», сделать Советский Союз действительно мощным, вполне современным государством с высокоразвитой экономикой, конкурентоспособной на мировом рынке. В 1992 году мне довелось выступать имеете с ближайшим сподвижником Горбачева, Александром Яковлевым (бывшим моим шефом, директором нашего института), на одной конференции в Вене. Ему был задан вопрос: «Какой совет вы могли бы дать Горбачеву шесть или семь лет тому назад, если бы вы могли тогда заранее знать, что из всего этого получится?» Он не смог вразумительно ответить, пытался отшутиться, а я, выступая вслед за ним, сказал: «Александр Николаевич, если бы вам с Горбачевым при помощи «машины времени» удалось тогда увидеть хотя бы одну телевизионную программу новостей нынешнего года и увидеть, что происходит в бывшем Союзе, вы бы оба немедленно сошли с ума, тут же были бы направлены в психиатрическую больницу». Он не ответил, но потом, когда мы летели в Москву и сидели рядом в самолете, согласился: «Да, вы правы».

Личную ответственность Горбачева за гибель Советской власти отрицать невозможно. Никто, кроме него, из «кремлевской плеяды» 80-х годов не мог бы стать инициатором перестройки; достаточно вспомнить Громыко, Гришина, Романова и прочих. В американском журнале «Нэйшенэл интерест» в 1993 году даже была статья под названием «Почки Андропова», автор которой утверждал, что если бы у Андропова здоровье было лучше, не было бы всей той цепи событий, которая привела бы к распаду СССР. Это вопрос спорный и сложный, но трудно не согласиться с тем, что, несмотря на неуклонно увеличивавшийся экономический разрыв между Советским Союзом и Западом, непосредственных признаков взрыва внутри страны не было, недовольство населения не превышало допустимого для руководства уровня, диссидентское движение было задавлено Андроповым, обстановка была вполне стабильной, никакого освободительного движения в республиках не замечалось. Конечно, подспудно накапливались грозные и потенциально пагубные для Советской власти явления, но все могло бы тянуться гораздо дольше.

Некоторые западные советологи предсказывали, что причиной краха Советского Союза станет борьба нерусских наций за независимость. Этого не произошло. Как всегда в России, все решилось в центре. И гибельной для режима оказалась не столько перестройка сама по себе (притом, что, конечно, экономические реформы, составлявшие ее суть, были плохо продуманными и еще хуже осуществленными), сколько гласность, дезориентировавшая, разоружившая и приведшая в замешательство руководящий политический класс, правящую элиту. Как эта элита могла допустить такой поворот событий? Сошла с ума? Бросилась, подобно киту, сама умирать на берег? Или, наоборот, совершила грандиозный, беспрецедентный исторический маневр, избавившись от марксистского балласта?

Даже если исходить из того, что общество в целом созрело для перемен как в материальном, так и в духовном плане, эти перемены не могли бы произойти, если бы не изменилась правящая элита, в первую очередь ее идеологический компонент, включая тех людей, которые оказывали влияние на Горбачева, когда он начал перестройку. Намереваясь укрепить и оздоровить советскую систему, Горбачев в какой-то момент осознал, что чисто экономических мер для этого будет недостаточно. Столкнувшись с сопротивлением аппарата, с глухим противодействием и скрытым саботажем, Горбачев неминуемо должен был придти к решению ослабить и дискредитировать верхушку собственной партии, чтобы на популистский манер установить прямую связь с народом. Сделать это можно было, разоблачив прошлые грехи партийного аппарата, его ответственность за то, что творилось при Сталине. Вот здесь-то ему на помощь и пришли те люди новой формации (хотя и не молодые по возрасту, как, например, Черняев, Яковлев, Бовин, Заславская и др.), которые видели в демократизации, а соответственно и в десталинизации путь к обновлению системы. Ни они, ни Горбачев еще не понимали, что десталинизация неминуемо приведет и к деленинизации, к делегитимизации всей системы власти КПСС, что, разрешив людям читать «Дети Арбата» или смотреть фильм «Покаяние», они вколачивают гвозди в гроб режима.

Я помню, как в Тамбове, во время одной из моих последних лекторских поездок по стране, местный руководитель агитпропа с горечью говорил мне, что партия теряет влияние на массы и, более того, утрачивает свое самосознание, собственный дух, веру в руководство, не понимает уже курс и ориентацию Политбюро. Он жаловался, что слово «империализм» исчезло со страниц печати, американцы уже чуть ли не наши друзья, Сахарова вернули в Москву, ежедневно поливают грязью всю прошлую политику партии. «Как же, — спрашивал он, — в этих условиях вести политическую работу, как спорить с теми, кто говорит, что вся деятельность КПСС была сплошной цепью ошибок, если не преступлений?» В этих словах была квинтэссенция происходивших процессов.

Еще раз повторю, что не перестройка сама по себе, а именно гласность погубила Советскую власть, защитники которой сами, своими неуклюжими действиями или своей слабостью и нерешительностью ускорили падение системы. В 1988 году они инспирировали письмо Нины Андреевой, которое не могло не вызвать ответных шагов со стороны Горбачева и Яковлева: разоблачительная, антисталинская линия в средствах массовой информации сразу резко усилилась. В 1991 году «ортодоксы» организовали бездарный августовский «путч», тем самым открыв Ельцину прямой путь к ликвидации сначала КПСС, а затем и Советского Союза.

Ясно, что ни Горбачев с Яковлевым, ни Ельцин, ни тем более внезапно вброшенные ходом истории в центр событий Сахаров, Попов, Собчак, Афанасьев и другие не могли бы сами по себе подорвать доверие народа к режиму, если бы, во-первых, само общество уже не созрело для этого, и, во-вторых, если бы не было мощной и все возраставшей поддержки курса демократических реформ со стороны значительной (и наиболее активной, политически динамичной) части идеологической элиты. Достаточно почитать газеты того периода, чтобы увидеть, как неуклонно и стремительно вздымались волны критики, как с каждым днем подвергались разоблачению все новые и новые ошибки и преступления власти, причем всех периодов, начиная уже с Ленина, так что в конце концов люди не могли не начать спрашивать: а можно ли вообще доверять партии, которая «наломала столько дров», имеет ли она право продолжать руководить страной?

Откуда же взялись эти десятки и сотни авторов и редакторов, стараниями которых разрушался, превращаясь в грязную и кровавую пыль, величественный, гранитно-непоколебимый образ социализма? Они не с неба свалились, а сошли со скамей советских университетов. Изменилось, неузнаваемо изменилось со времен Сталина общество, — изменилась, раскололась и его идеологическая элита. В 1988 году правительство, видимо, утратило контроль над экономикой; хозяйственные связи, как вертикальные, так и горизонтальные, рушились; партийно-государственный аппарат, не понимавший и инстинктивно опасавшийся курса Горбачева, был сбит с толку, а затем и вовсе деморализован. Повсеместно ощущалась слабость власти, очутившейся в состоянии конфронтации с невесть откуда взявшейся оппозицией, а также с лидерами вдруг поднявшего голову национального движения в республиках.

Авторитет Горбачева падал на глазах. Во время той поездки в Тамбов, о которой я уже упоминал, я выступал в областном управлении Министерства внутренних дел и, как было принято, после лекции был приглашен в кабинет начальника управления для конфиденциального разговора в узком кругу. Кроме начальника, в кабинете были два его заместителя, и вот один из них вдруг говорит: «Знаете, сейчас во всем мире только один человек говорит правду». Я несколько озадачен, спрашиваю: «Кто же это?» Он отвечает: «Фидель Кастро». Я был ошеломлен: что же, спрашивается, происходит в стране, в партии, если полковник МВД в присутствии своего начальника говорит московскому лектору такие вещи, прямо давая понять, что он не верит генеральному секретарю! Разумеется, Горбачев и его команда, начиная свою «революцию сверху», не могли предвидеть, к чему она приведет. Так всегда бывает в ходе революций. Еще Сен-Жюст сказал: «Сила вещей, по-видимому, привела нас к таким результатам, о которых мы и не думали». Сила вещей! Вот что толкало процесс преобразований, принявший лавинообразный характер, уже не просто к демократизации системы, а к полному ее отторжению. Но ведь если бы советское общество не оказалось достаточно зрелым для того, чтобы осознать подлинное значение всех разоблачений, появившихся благодаря гласности, оно бы и не смогло воспринять мысль о том, что система как таковая уже безнадежна и неисправима; Ельцин не смог бы одержать верх. Мы все еще жили бы при Советской власти.

Что же случилось? Как только восторжествовала гласность, семена, посеянные еще в предыдущие десятилетия, дали всходы. Подспудно назревавшая десоветизация общества (или его десоциализация, обуржуазивание), готовность интеллигенции и молодежи воспринять идеи свободы и демократии — все это вылилось в настоящий взрыв антисистемных настроений, как только было позволено критиковать Советскую власть. Многие с облегчением увидели, что наконец настало время, о котором нельзя было и мечтать: можно открыто говорить все, что думаешь, — впервые в жизни. Не противоречит ли все это тому, что говорилось ранее, а именно: в брежневскую эпоху система устоялась, консолидировалась, приобрела законченные формы, а интеллигенция с присущим ей привычным советским конформизмом примирилась со своей участью и вписалась в общую атмосферу общества потребления?

Думаю, что нет: ведь там речь шла о массе интеллигенции, о ее большинстве, но при этом всегда существовала интеллектуальная элита в подлинном смысле слова, прогрессивно мыслящие люди, духовно близкие к чехословацким устроителям Пражской весны. Эта относительно узкая прослойка, о составе которой уже упоминалось, и стала генератором идей, решающим образом повлиявших на мышление «горбачевского ядра» в Политбюро, которое в борьбе с косным и консервативным партийным аппаратом взяло курс на гласность и демократизацию. Тогда-то к этому ядру примкнула внезапно пробудившаяся масса — не только интеллигенции, но молодежи, представителей самых различных общественных слоев.

Реформаторское движение вышло на улицу; я никогда не забуду этих грандиозных демонстраций в Москве, не забуду, как я шел по Садовому кольцу, по Калининскому проспекту в стотысячных колоннах, среди массы охваченных невиданным ранее энтузиазмом людей с плакатами — сначала просто забавными, вроде «Партия, дай порулить!», а затем уже такими, как «Долой Лигачева!», «Вся власть Советам!», «Да здравствует мирная Февральская революция!». Ни до, ни после этого я не испытывал такого подъема, пьянящего чувства свободы. Глядя на просветлевшие лица людей, объединенных новой для всех атмосферой солидарности, братства и надежды, я думал: «Мог ли я когда-нибудь представить себе нечто подобное? Я дожил, дожил до таких счастливых дней! Бастилия рушится на моих глазах!» Как же это все сейчас далеко! Все ушло безвозвратно; краткий, невероятно краткий миг, промелькнувший и навсегда погасший огонек...

Инициированная Горбачевым перестройка обогнала и перехлестнула его. Подтвердились вещие слова де Токвиля о том, что бывает с плохим правительством при попытке исправиться. Для «твердолобых» сторонников социализма все случившееся оказалось катастрофой, но им некого винить, кроме самих себя. Вспомним их запоздалую реакцию на несшую им гибель гласность, их неспособность противостоять Горбачеву, их малодушие и некомпетентность в августе 1991 года, панику, овладевшую ими после краха ГКЧП, когда они безропотно склонили голову перед Ельциным, — и станет ясно, что эти люди не заслужили ничего, кроме постигшего их краха. Если уж даже у руководителей министерств внутренних дел, госбезопасности и обороны не нашлось решительности, беспощадности, большевистской свирепости для расправы с врагами системы — значит, сама эта система была воистину обречена. А пока происходили эти исторические события, радикальные перемены случились и в моей личной судьбе.

"Новгородский договор 1557 г."

 Коваленко Г.М. Новгородский договор 1557 г. // Вестник Новгородского государственного университета, 2015. №87, Ч.2.

Новгородский договор 1557 г., завершивший русско-шведскую войну 1555—1557 гг., был подписан в Новгороде новгородским наместником князем Михаилом Глинским и руководителем шведского посольства Свеном Эрикссоном Лейонхувудом. Это посольство было первым полномасштабным посольством независимой Швеции, положившим начало русско-шведскому спору о порядке осуществления дипломатических контактов между двумя государствами.


НОВГОРОДСКИЙ ДОГОВОР 1557 Г.

Покорив Новгород, Москва унаследовала его отношения с соседями. Поэтому одним из рудиментов периода независимости было сохранение дипломатической практики, при которой северо-западные соседи Новгорода — Швеция, Ливония и Ганза — поддерживали дипломатические отношения с Москвой через наместников великого князя в Новгороде. Как отметила Н.А. Казакова, «анализ формул договоров Новгорода с Ливонией и Ганзой конца XV — первой половины XVI вв. показывает, что хотя договоры заключались «по велению» государя всея Руси, и Новгород назывался его «отчиной», тем не менее, формуляр договоров рисует Новгород как до некоторой степени обособленную политическую единицу, обладавшую известной самостоятельностью в сфере внешних сношений» [1].

В это же время сложилась практика ведения дипломатических отношений со Швецией, которая с 1389 по 1521 год входила в Кальмарскую унию, главенствующее положение в которой занимала Дания. Но и после расторжения унии, провозглашения независимости Швеции и коронации Густава Васы эта практика сохранялась. Настаивая на ее сохранении, Иван IV хотел подчеркнуть свое превосходство над Густавом Васой, которого считал самозванцем «мужичьего» роду» [2]. Шведского короля раздражало и оскорбляло стремление царя поставить его на одну доску с новгородским наместником. Поэтому со своей стороны он прилагал все условия к тому, чтобы заставить царя отказаться от такой дипломатической практики. Одной из попыток добиться отмены унижавшего его обычая и изменить формат дипломатических контактов были русско-шведские переговоры 1557 г., итогом которых стало подписание в Новгороде мирного договора, завершившего русско-шведскую войну 1555—1557 гг., которая возникла в результате мелких пограничных конфликтов на Карельском перешейке и в Восточной Карелии.

Переговоры о мире начались по инициативе шведского короля Густава Васы, который направил в Москву посольство во главе с членом Государственного совета Стеном Эрикссоном Лейонхувудом. Среди членов посольства был выдающийся финляндский просветитель епископ Финляндии Микаель Агрикола. Посольство Стена Эрикссона было первым полномасштабным посольством независимого Шведского государства, положившим начало продолжавшемуся больше полувека русско-шведскому спору о «посольском обычае», т.е. о порядке осуществления дипломатических контактов между двумя государствами. Пребывание посольства в Новгороде было омрачено серьезным инцидентом, грозившим серьезно осложнить и без того непростые отношения между двумя государствами.

Посольство прибыло в Новгород 28 января и после переговоров с наместниками Михаилом Глинским и Алексеем Плещеевым 5 февраля должно было выехать в Москву. Однако в помещении, где проживали слуги послов, приставы обнаружили обгорелые иконы и потребовали у посла объяснений. Расследовав обстоятельства случившегося, посол сказал, что это не по злому умыслу, а по неосторожности сделал один из слуг, находившийся в состоянии сильного опьянения. Тем не менее, новгородские власти обвинили его в святотатстве и богохульстве и потребовали казнить его. Члены посольства были задержаны в Новгороде и лишены продовольственного содержания. Их резиденцию окружили вооруженные люди, которые вели себя агрессивно. Три дня послы вели переговоры с наместником, они отказались предать виновника смерти, а предложили до их возвращения из Москвы содержать его под стражей в Новгороде, предоставив самому царю решить его участь. 8 февраля они получили разрешение продолжить свой путь в Москву [3].

Шведская исследовательница М.Аттиус Сольман в своем исследовании о восприятии русского православия на Западе отметила, что Европа красила Россию и русских в мрачные цвета, поскольку русская культура и обусловленные ею традиции и нравы существенно отличались от западноевропейских. Русских описывали как неверующих и безбожников, несмотря на то, что многие современные исследования констатировали их принадлежность к христианской вере [4]. Новгородский инцидент 1557 г. также показал, что европейцы смотрели на Россию через призму своих культурных ценностей, а потому не воспринимали произведения древнерусской живописи как произведения искусства. Не случайно в документах посольства поврежденные иконы названы «расписанными досками».

Следует иметь в виду, что церковное искусство играло в жизни русского общества очень важную роль. Воплощавшие духовные истины христианства иконы были одними из самых почитаемых святынь на Руси. Сохранилось множество преданий о том, как иконы спасали людей и целые города, а также о том, какая кара ожидала тех, кто осквернял эти святыни. Случалось и так, что неуважительное отношение к ним осложняло отношения Московского государства с соседями, как это случилось в 1557 г. в Новгороде.

Переговоры в Москве прошли успешно, шведские послы были вынуждены принять предложенные им русской стороной условия, одним из которых было сохранение старой дипломатической практики. Одним из аргументов в пользу этого было знатное происхождение новгородских наместников, с которыми надлежало вести дела шведским королям: «Вы себе выслушайте, какие люди на Новгороде живут намесники государя нашего: князь Федор был Даирович и то Ибреима царя Казанского внук, а князь Михайло Кисло и князь Борис Горбатой и то Суздальские князи, от корени великих царей, государей русских, князь Юрий Михайлович Булгаков и то королю Литовскому брат в четвертом колене, а ныне князь Михайло Васильевич Глинской. И то было недавно князя Михаила Львовича Глинского в Неметцких землях знали многие, а Олексей Данилович Плещеев и то извечные государские бояре родов за тритцать и боле». При этом Висковатый и Адашев пренебрежительно отозвались о происхождении короля, назвав его человеком низкого происхождения, который в прошлом торговал скотом и лишь случайно оказался на престоле.

В свою очередь и Иван IV пошёл на уступки: начало войны было объяснено «ссорами порубежных людей»; было обещано освободить пленных из тюрем без выкупа (следовало выкупать лишь тех шведов, которые оказались в плену у частных лиц). Размежевание границы предполагалось провести в 1559 г. в соответствии с условиями Ореховского мира 1323 г. [5]. Довольный исходом переговоров, царь простил виновника инцидента, ожидавшего своей участи в Новгороде: «Царь и великий князь велел вам говорити: писали есте к нам наперед сего, что послов княж Штенев человек образ жег свечею, и вы его вкинули в турму. И на отпуске посол князь Штень нам бил челом, что человек его по грехи в вину пришел в великую, со пьяна образ попортил, и нам бы его пожаловати, винному милость показати, того человека ему отдати. И мы князя Штеня тем человеком пожаловали и вы б князю Штеню того его человека отдали, как придет князь Штень в Новгород» [6].

После прощальной аудиенции у царя 24 марта посольство выехало в Новгород. Новгородским наместникам Михаилу Глинскому и Алексею Плещееву было приказано с почетом принять послов: «А как свейские послы придут к бояром и намесником … и их велено подчивать … а посадити их велено в кривой стол, чтоб выше их не сидел нихто. И велено их чтити, а после стола велено к ним послать с меды подчивати сына боярского … Да и назавтре велено их звати и чтити их велено, и после стола с меды за ними велено послать» [7].

В соответствии со сложившейся дипломатической практикой мирный договор был подписан в Новгороде. В Стокгольм был послан Иван Замыцкий, который присутствовал при ратификации договора королем, который «целовал крест» [8]. В дальнейшем эта неудавшаяся попытка Густава добиться пересмотра унизительной для шведской стороны практики межгосударственных отношений стала одним из дополнительных аргументов русской стороны в продолжающемся споре, конец которому положила смена династии в России. Новгородский договор был заключен на 40 лет, но фактически утратил своё значение в 1572 г. в результате вступления русских войск в Эстляндию в ходе Ливонской войны.

______________

1. Казакова Н.А. О положении Новгорода в составе Русского государства в конце XV- перв. пол. XVI в. // Россия на путях централизации. М., 1982. С. 158.
2. Юзефович Л.А. «Как в посольских обычаях ведется …» Русский посольский обычай конца XV - начала XVII в. М.,1988. С. 19.
3. Ruotsalaisten kuvaus neuvotteluista 1557 // Ruotsin ja Venäjän rauhanneuvottelut 1557. Helsinki, 2007. S. 142-144.
4. Attius Sohlman M. “Moscovitae fidem christianam sequuntur”. Om synen på det medeltida ortodoxa Ryssland genom några samtida västeuropeiska resenärer. Umeå, 1994. S. 85.
5. Сборник Русского исторического общества. Т. 129. СПб., 1910. С. 39-43.
6. РГАДА. Ф. 96. Оп. 3. № 4. Л. 120-120 об.
7. Сборник Русского исторического общества. Т. 129. С. 45-46.
8. Полное собрание русских летописей. Т. XIII. С. 280.

Образование как картина мира.

 В целом образование — это формирование картины мира. Владеть картиной мира — значит видеть причинно-следственные связи между явлениями. У нас огромное число молодых людей, в том числе довольно приличных, не имеют никакой картины мира, у них нет причинно-следственных связей между явлениями, они не понимают, что, если сделают А, получится Б, и проверяют эти связи на собственном эмпирическом опыте, но это не лучшее применение времени, которое нам отведено. Университеты — это учебные заведения, которые берут на себя риск и ответственность сформировать картину мира, а не готовить к «деятельности». Готовить к «деятельности» должно ПТУ, которое тоже может называться университетом, но от этого оно не перестаёт быть ПТУ, у него свои задачи, тоже важные, но их можно выполнить быстрее, совсем необязательно за 5-7 лет. А вот картина мира быстрее не формируется.

В некоторых передовых университетах мира, входящих в глобальную сотню, этот процесс устроен смешным для нас образом: там студенты читают книжки вслух и разбирают их. Есть перечень таких книг, порядка ста, в нём редко появляется что-то новое. «Политика» Аристотеля входит туда в обязательном порядке. Причём предполагается, что вы читаете в подлиннике, если слабо владеете языком — со словарем и переводом. Потом вы приходите на семинар и обсуждаете, что поняли, дискутируете, в том числе с использованием игровых методов. Однажды, читая лекции в Германии, я спросил своих студентов со второго курса философского факультета, что они успели сделать, пока мы не виделись? Они сказали: мы прочитали 15 страниц «Бытия и времени» Хайдеггера (немецкий философ, один из крупнейших в XX веке — прим. ред.). Вы можете посмеяться: что такое 15 страниц за полтора семестра? А можете, наоборот, удивиться: ребята изучили целых 15 страниц Хайдеггера. Уверяю: 90% из вас не способны понять ни одной. Заодно они осваивают какое-то ремесло, чтобы как-то зарабатывать на жизнь, потому что онтология ориентирует в мире, но необязательно даёт непосредственный заработок.

Идущие изменения [в образовании] будут носить достаточно радикальный характер. Диплом будет «собираться», как Lego. Человек сможет получать отдельные элементы подготовки, переезжая из одной точки мира в другую, чередуя такты образования с тактами работы, имея возможность набирать себе конструкцию компетенций из модулей. Поменяется и педагогический труд, работа профессорско-преподавательского состава. Сегодня в этой сфере чрезвычайно быстро внедряются модели, которые показали свою эффективность в спорте и шоу-бизнесе. Появляются «звёзды», которые гастролируют по всему миру и предлагают своим потенциальным клиентам определённое «меню» различных единиц содержания и форм организации учебного процесса.

Эта модель начала складываться, можно сказать, с анекдота. Один очень хороший специалист в области страхования, применения его механизмов в разных областях никак не мог найти студентов, к нему ходила пара человек, потому что очень сложный курс, очень сложная математика. Тогда он решил, что откроет курс в онлайне, и в течение года у него сформировалась аудитория в 615 тысяч человек. Оказалось, что это гораздо более эффективный подход. И сегодня большинство глобальных университетов ставят перед собой задачу, войдя в альянсы и обмениваясь информацией, бороться за аудиторию объёмом в миллиарды человек. Их собственные контингенты студентов остаются прежними — 10 тысяч, как в Массачусетском технологическом институте, или 50 тысяч, как Лёвенском университете (старейшем в Бельгии — прим. ред.), но доступ [к знаниям] открыт любому потенциальному пользователю.

Из 1200 человек профессорско-преподавательского состава того же Лёвенского университета 10% — миллионеры. Но не только благодаря преподаванию, а в том числе и за счёт того, что они участвуют в разработках, создают вместе со студентами технологические компании и получают доход от этого вида деятельности. Например, Weizmann Institute (израильский многопрофильный НИИ в области естественных и точных наук — прим. ред.) ведёт прикладные исследования, специализируясь исключительно на одном этапе жизненного цикла нового знания, результат исследования — принципиальная технологическая возможность, форма фиксации — патент, 200 объектов интеллектуальной собственности приводят к получению роялти в размере 30 миллиардов [шекелей] в год. Они не занимаются внедрением — это задача промышленных предприятий, специализированных компаний, у института совсем другие функции в разделении инженерного труда. Внутренняя атмосфера… кофейно-ланчевая, они постоянно общаются друг с другом. Всем работникам до 35 лет. Люди приходят и доказывают представителям наблюдательного совета, что их идея имеет патентную перспективу. Я разговаривал с директором, как они принимают решения [о финансировании проектов]. По глазам, а как еще: горят глаза — значит, можно брать, скучные глаза — ну, до свидания. Дается грант на три года, в то, что делают грантополучатели, никто не влезает, через три года 2 тысячи независимых экспертов, которых никто не знает, оценивают результаты работы на предмет получения патента. Но даже если все написали, что перспективы патента нет, руководство института своим решением может продлить финансирование работ еще на 3 года, а может их закрыть, и ребята разбегаются.

А вскоре многие места в мыследеятельности мы будем занимать не лично, а вместе с роботами, или роботы будут занимать их без нас. Американцы уже переводят младшие классы части школ в штате Нью-Йорк на обучение роботами. Роботы учат математике, языку и так далее. Робот гораздо добрее, он внимательный, помнит всё, что делал ребёнок, помогает ему, робот не пьёт, не курит, у него нет мужа и жены, нет плохого настроения и учит лучше — на современных методиках, быстрее, эффективнее, его не надо переучивать. Выглядит тоже дизайнерски неплохо. Ничего страшного в этом нет, раньше эту функцию исполняли машины, станки с программным числовым управлением, инструменты и так далее. Теперь нужно понимать, что такое роботы, как с ними работать, выстраивать кооперацию. <...>

Что можно сказать о нас? Мы можем многое взять из опыта царской России, но должны понимать, что Советский Союз ту систему образования развалил, уничтожил, «раскассировал» университеты как исследовательские центры на несколько «ПТУ». Например: выделил медицинский институт из факультета Томского университета, численность учащихся увеличил в 20 раз и по причине отсутствия преподавательских кадров снизил качество программ. Лет 20 назад я разговаривал с людьми, которые всё это помнили, и они говорили: ведь очевидно, что медицинский факультет в составе университета, где есть ещё и естественно-научный, это потенциал междисциплинарных исследований, например в области фармакологии, а медицинский институт, который клепает фельдшеров для армии, это не исследовательский центр, из него эта компонента вынута. С уровня ста лучших в мире учебных заведений Советский Союз скакнул до 600 плохих, это была политика ускоренной индустриализации: качество хуже, зато больше и быстрее. Сегодня мы за это платим. Кстати, когда в 2004 году я был советником [министра образования] Андрея Александровича Фурсенко и мы начали разбирать профессиональные стандарты, которые работали в вузах на тот момент, выяснилось, что ряд из них приняты в 1939 году и с тех пор не менялись. Можете себе представить?

В общем и целом мы не отстаем и не опережаем. Мы позже начали, но японцы начали ещё позже. Сама вероятность того, что нам удастся вернуть в вуз исследовательский процесс, честно говоря, сомнительна. Но сейчас исследование не доминирующий вид деятельности, как это было во времена второй промышленной революции, это уходящий вид деятельности, число исследователей в мире будет сокращаться в том смысле, что будет происходить концентрация на направлениях, часть исследований уйдёт в Сеть, в big data, и целый ряд специализаций в исследовательской деятельности станет ненужным. Малые прорывные команды, сетевые структуры и совершенно другой принцип финансирования — вот как будет происходить в мире. Тогда зачем нужны исследовательские институты по 600-1000 человек, из которых три четверти занимаются не исследованиями, а обеспечением? Когда я командовал всем научно-техническим комплексом «Росатома», предложил одному хорошему директору института: выгони половину [сотрудников], они не нужны. Полгода прошло, год прошел — ничего не происходит. Наконец интересуюсь: в чём дело? Он объясняет: пойми, я здесь родился, вырос, я хожу по улицам, и со мной все здороваются, я не могу никого выгнать, я после этого в зеркало смотреть не смогу. Значит, пусть оно умрёт так, само…

(no subject)

 Предисловие к сборнику "Конница иностранных армий" (М., 1929).

Настоящий сборник имеет задачей дать нашему командному составу сведения о взглядах западно-европейских капиталистических армий и Северо-американских соединенных штатов на тактическую и оперативную деятельность конницы. В таком виде наш сборник является первым опытом; до него отрывочные сведения по этим вопросам можно было найти только в отдельных трудах нашей военной периодической литературы. Потребность в выпуске подобного сборника в данное время — бесспорна: мы уже прошли тот период черновой учебы, когда разнообразие и разнохарактерность чужих идей и методов, выросших на другой почве, отличной от наших современных условий, являлись только помехой в проведении прямой линии нашей работы. Сейчас мы стоим накануне окончательного выпуска серии наших постоянных кавалерийских уставов, которые, соответственно нашим экономическим и политическим условиям, дают общую сводку положений и требований, определяющих нашу тактику и стратегию. Наличие своих кавалерийских уставов, стоящих на уровне современности, даже по признанию наших вероятных противников, и почти 6-летний опыт учебной работы по подготовке конницы, дали нам твердые основы для дальнейшей самостоятельной работы. Широкое ознакомление нашего командного состава кавалерии с формами боевого применения к-цы западно-европейских стран и Америки настоятельно необходимо, при обязательном, конечно, учете тех условий, на которых эти формы выросли. Подобное ознакомление даст не только сведения о том, что и как думают делать наши соседи и возможные противники, но увеличит тактический кругозор и будет способствовать развитию тактического мышления.

В статьях настоящего сборника, несмотря на различие, обусловленное той или иной индивидуальностью их авторов, сделана попытка выдержать одну общую схему: 1) краткие сведения по организации, комплектованию и ремонтированию иностранных конниц, с целью избежать параллельных справок в других трудах и рельефнее осветить тактический смысл организации и материальную форму последующих тактических положений; 2) принятая система подготовки конницы, ее комсостава, рядовых, унтер-офицеров и частей; 3) взгляды на оперативную деятельность и 4) тактика конницы (бой подразделений, частей и соединений).

Значительная часть содержания предлагаемых статей опирается на официальный (уставной) материал, но так как большинство иностранных конниц имеет «временные» уставы, то эти официальные взгляды в некоторых случаях далеко отстали от тех нововведений и усовершенствований, которые имеют место в настоящее время в армии. В виду этого в отдельной главе даются характеристики и изложение мнений наиболее крупных военных писателей и тех опытов, которые в данной стране имели руководящее значение. Необходимо отметить, что в некоторых странах авторы, выступающие с критикой различных официальных положений, принадлежат зачастую к лицам очень авторитетным и близко стоящим к руководящим верхам; это обстоятельство заставляет рассматривать их пожелания как то направление, в котором может пойти и официальная работа. Такой литературный материал, в настоящем сборнике, в некоторых странах дается в более живой и непосредственной форме с тем, чтобы перед читателем создать картину более близкую к действительности. Что касается общей оценки предлагаемого материала со стороны содержания, то не трудно заметить наличие нескольких довольно определенных типов конницы и типичных взглядов на нее, к которым примыкают ряд других, обычно второстепенных, стран, имеющих свои конницы. К категории руководящих и дающих тон остальным относится прежде всего Франция, Америка и Англия. Это те страны, которые принимали непосредственное участие в мировой бойне 1914 — 18 гг. и на военную доктрину которых глубокое влияние оказал позиционный принцип войны в силу развития техники. К категории вторых относятся экономически менее самостоятельные и более слабые государственные единицы, образовавшиеся большею частью только в результате распада центральных европейских держав и получившие самостоятельность после военных потрясений. Физическое и экономическое состояние крупных капиталистических держав и степень их промышленного развития в настоящее время делают вполне возможным применение в широком масштабе тех разнообразных технических средств, которыми последнее время техника дарит армию. Наиболее сильное насыщение конницы техническими и огневыми средствами предусматривается этими странами тогда, когда они предполагают действовать в условиях сугубо культурных театров и при наличии сильно вооруженных техникой противников. При переходе к действиям на менее культурных театрах, конница этих стран получает пониженную, в смысле техники, организацию и другие методы ведения боя. В некоторых странах двойственность организации конницы носит явно выраженный характер (Англия). Что касается второлинейных стран и их конниц, то многие из них, находясь в прямой экономической и политической зависимости от крупных магнатов, в своей организации и тактике повторяют чужие идеи, не всегда даже сообразуясь со своими экономическими и политическими условиями. Наиболее серьезная и крупная работа по перевариванию того, что было заимствовано извне, сейчас происходит в Польше: ее промежуточное положение, характер театров, экономика и пр. заставляют создавать «свои» приемы на основе переработки руководящих французских взглядов. Интересно отметить факт очень значительного расхождения «ножниц» между организацией и тактикой конницы в Румынии и Турции: здесь подобное явление с трудом находит свое объяснение. Особняком стоят англичане и Соединенные штаты: наличие особенностей их театров, наряду с мощной экономической и технической основой, делают их конницы своеобразными и значительно отличными от их западно-европейских собратий. В частности, идея широкого конного маневра и широких конных действий в САСШ, при наличии технических и огневых средств, усиливающих основные свойства конницы, делают конницу Америки заслуживающей самого серьезного внимания и изучения. В настоящем сборнике почти не отведено места нашим ближайшим соседям на западной границе — лимитрофам (Финляндия, Эстония, Латвия и Литва). Эти «страны» содержат у себя незначительное количество конницы (в Латвии и Эстонии по 1 полку и в Финляндии — 2 полка) и не возлагают на последнюю каких-либо широких оперативных заданий. Боевое применение конницы в этих странах тесно связывается с действиями стрелковых корпусов и дивизий и может расцениваться преимущественно как корпусная и дивизионная конница. Независимо от последнего, отдельные лимитрофы обнаруживают определенную идейную зависимость от уставов крупнейших капиталистических армий и в частности от устава германского. Таким образом, с формальной стороны, в сборнике мы будем иметь следующие группы: 1) центральную фигуру французской конницы с ее последователями — поляками и румынами; 2) германскую конницу и ее последователей — конницу Турции и лимитрофов и 3) Англия и САСШ. Что касается внутреннего содержания взглядов на тактику и оперативную деятельность конницы, то можно говорить, пожалуй, не больше чем о двух типах, из которых первый, с преимущественным уклоном в сторону пешего боя (Франция, Германия), а второй — с уклоном конного или так называемого комбинированного боя (Англия, Америка и Польша).

Теперь перейдем к краткому обзору конниц отдельных стран, не с целью критики их (ибо каждая страна строит себе армию и конницу по своим возможностям и вкусам), а для того, чтобы отметить наиболее существенные черты каждой и помочь читателю разобраться в предлагаемом содержании.

1. ФРАНЦИЯ. Французская конница принадлежит одной из могущественных капиталистических стран-победительниц в империалистическую войну 1914 — 18 гг. Экономические возможности для устройства конницы и для производства разнообразных опытов по наилучшему вооружению и подготовке — очень велики; внешних препятствий для устройства никаких не имеется. Противник, по всей вероятности, — один, из чего вытекает однотипность организации. Старые традиции и накопленные методы по подготовке в кадрах командного состава развивались все время непрерывно и передаются последующим. Опыт войны 1914 — 18 гг., при наличии тех театров, на которых французская конница вела войну в Европе, привел французов к тому, неприемлемому для нас положению, что: «конница маневрирует конем и дерется огнем». Это положение ныне действующего французского кавалерийского устава (имеющего уже постоянный характер) подготовлялось в процессе войны в ряде соответствующих «инструкций». От признания в довоенный период принципа преимущества конного боя французская конница пришла к послевоенному выводу, что бой пешком является «нормальным видом» боевых действий конницы, а конные действия являются лишь случайными эпизодами для мелких частей (не свыше эскадрона, дивизиона) и «то в особо благоприятных случаях». Подобная установка наложила свой определенный отпечаток на всю (организацию французской конницы, начиная с ее мелких подразделений. Начиная с отделения идет отвес в сторону огневых средств и в ущерб ударной силе. Сабельный эскадрон имеет 12 ружейно-пулеметных звеньев и только 8 звеньев сабельных. «Конница есть оружие подвижного огня» учат в Сен-Сирской школе и соответственно этому организация конницы переводится на пехотный язык и на пехотные формы. По сравнению с пехотной дивизией, французская кавалерийская дивизия в огневом отношении имеет не меньшую, если не большую огневую силу (7 батальонов слабого состава кавдивизии, но с 435 пулеметами и 63 пушками против 9 батальонов пехотных дивизий сильного состава с 468 пулеметами и 78 пушками); в отношении живой силы кавалерийская дивизия значительно уступает пехотной. Придача могущественных огневых и технических средств во французской коннице, однако, влияет уже и на самое «маневрирование конем»; опыт ронских и рейнских маневров в 1923 — 27 гг. установил определенное сковывание подвижности конницы и потерю ее наступательного движения, приводивших к усилению сопротивляемости противника. Проект создания конно-автомобильных дивизий, в составе 4-х кавалерийских полков и приданных огневых и технических моторизованных частей, вряд ли поможет делу, ибо привязывает эти моторизованные части к дорогам и ограничивает сферу боевой деятельности конницы в целом. Вместе с тем, несмотря на относительное экономическое благополучие страны, раздаются определенные голоса, опасающиеся за недостаток горючего, если моторизация будет иметь слишком большие размеры. Такова, в основном, французская кавалерийская доктрина. В духе последней французские уставы дают и соответствующую тактику. Конные строи предусматривают широко расчлененные формы (вплоть до звеньев), имея в виду возможно продолжительное движение на поле боя, вплоть до того момента, когда продвижение в конном строю станет невозможным; часть спешивается и продолжает свое наступление пешком. С целью принять все меры к уменьшению поражения, строи вытягиваются в глубину и расчленяются. Сам бой основывается на сочетании огня и движения (преимущественно пешком). Бой высших кавалерийских соединений (дивизия и корпус, который предусматриваются на военное время) основан на группировке огневых средств и сил и отличается от боя пехоты только действиями на более широком фронте и отсутствием глубины, причем самое действие происходит все-таки в пеших порядках. Относительно конного боя устав дает самые краткие указания, рекомендуя для полка, в случае внезапной атаки конного противника, спешивать идущие в хвосте колонны эскадроны и пулеметы и ими поддерживать или прикрывать атакующих. Вся официальная тактика французской конницы чрезвычайно методична и построена на определенных огневых точках. Подобное расчленение, проводимое длительное время, конечно, затрудняет управление и требует соответствующей организации штатных органов управления, начиная с низших подразделений, а также наивозможной квалификации младших командиров (звеньев). В соответствии с последним требованием французская конница обращает большое внимание на комплектование и подготовку рядовых и унтер-офицеров и учитывая трудность и разнообразность кавалерийской службы, предъявляет очень серьезные требования к физическому и моральному их состоянию. В связи с изложенным выше стоит также и чрезвычайно хорошо продуманная и всесторонняя методика организации и проведения занятий. Несмотря на свои «пехотные тенденции», французская конница большое внимание отводит конной подготовке и конному спорту, как одному из могучих методов подготовки. Тактика французской конницы после мировой войны 1914 — 18 гг., таким образом, сделала поворот на все 180°. Опыт марокканской войны дал только частные коррективы, которые в уставе освещены в отделах, предусматривающих действия конницы на малокультурных и обширных театрах военных действий. Что касается оперативной деятельности конницы, то она четко выражена в французском уставе 1923 года: «Конница разведывает, прикрывает и ведет бой в обшей увязке с боевыми действиями других родов войск». Таким образом, разведка, завеса, преследование, участие в общей операции, рейды и набеги являются основными задачами армейской конницы. Взгляды на разведку ничего нового не представляют. Понимание завесы резко отличается от наших взглядов, ибо предусматривается и «подвижная» завеса. Боевая деятельность французской конницы в общей операции понимается как «вклинение» в сражение и может иметь место в процессе наступательных и оборонительных действий. Итак, французская конница выросла на своеобразной почве и в этом смысле, как и проч., не подлежит критике. Построенная с учетом своих средств и вероятных противников, она является большой силой и в проекте предполагаемой реформы французской армии намечена к содержанию в размере 8,7% по отношению к общей численности армии. Несмотря на стабилизовавшуюся кавалерийскую доктрину французов, опыты с механизированием конницы, очевидно, продолжаются, но можно думать, что они вряд ли внесут что-либо новое.

2. ПОЛЬША. Польская конница со дня своего рождения была под счастливым влиянием (да и материальной поддержкой) французов. Миссия генерала Вейгана, одного из близких сподвижников маршала Фоша, не могла не оставить значительных следов. Польский кавалерийский устав 1922 года, сделавший попытку, по французскому образцу, охватить в одном выпуске все виды подготовки, тактику и оперативную деятельность, содержит в себе много прямых напоминаний о французах: здесь налицо не только та же схема, что и во французском уставе, но некоторые отделы (особенно действия в спешенном бою) целиком взлелеяны французской доктриной.

Устав однако не ограничивается одним французским источником, но щедро черпает и из русского кавалерийского устава 1912 года. Внешняя мозаичность польского кавалерийского устава соединяется с такой же мозаикой внутреннего содержания: с одной стороны, определенная установка на конный бой, с другой — признание, что кавалерия, в зависимости от местности, чаще всего будет «комбинировать» конный бой с пешим. В чем заключается это комбинирование неясно и не понятно, почему в перечне типичных случаев пешего боя отсутствует указание на использование огневых средств для подготовки конного удара и на активное использование спешенных частей. Однако в наши задачи не входит критика польского устава. В ближайшее время этот временный устав, очевидно, будет переработан, и современные польские критики знают это лучше нашего. За последнее время в польской военной литературе появилось много статей, и притом лиц очень авторитетных, которые пытаются выявить и фиксировать те положения устава, которые должны быть изменены и развиты. Несмотря на продолжающееся, в основном, влияние французской кавалерийской мысли, многие польские авторы не могут не чувствовать того положения, которое диктуется их собственной географией, экономикой и политикой. И если взгляды на тактику и боевое применение конницы еще не оформились окончательно, то не хватает данных и для построения законченной организации, могущей быть одинаково годной для всех театров и всяких противников. Если в попытках найти какую-либо основную руководящую линию мы обратимся к наиболее крупным польским писателям (Хржонстовский, Махальский, Прагловский, Руммель и др.), то увидим, что центром их внимания являются следующие вопросы. Эти авторы в том или ином виде критикуют устав и дают свои предложения. В связи с критикой устава производится и уточнение таких понятий, как «комбинированный», «конный» и «пеший» в применении к боевым действиям конницы; некоторые предложения в этом отношении очень целесообразны. Польские кавалеристы обосновывают возможность конных атак в современных сражениях не только благоприятствием обстановки, но и применением огневых и технических средств и изменением самых методов современной атаки конницы на конницу и на пехоту. В соответствии с последним предлагаются новые формы строев и боевых порядков, более гибкие и менее поражаемые огнем противника. Принципиальною особенностью новых польских взглядов на тактику конницы (на что есть указания и в польском кавалерийском уставе) является отказ от сомкнутых атак крупных частей на конницу и предоставление большей инициативы младшим командирам. Расчленение до эскадрона уже при подходе к полю боя является правилом, а самое сближение предлагается вести в расчлененных формах, хотя бы артиллерия противника себя ничем не проявляла. Эта тенденция — определенно французского происхождения, тесно обусловливающая надлежащее разрешение вопроса управления. Интересно отметить определенное стремление авторов к признанию за пешим боем конницы особых черт, отличающих боевые действия спешенной конницы от пехоты. В рамках приведенных общих взглядов делаются попытки дать схемы боевых порядков и начертать методику наступательных и оборонительных действий конницы. Таким образом, в качестве общего вывода, можно констатировать полную текучесть официальной польской кавалерийской доктрины настоящего дня: на ряду с временным польским уставом слышатся авторитетные голоса отдельных авторов, из которых некоторые (Руммель) примыкают прямо к французским взглядам. В связи с чисто тактическими предположениями создаются и проекты организационного порядка: сабельный эскадрон стремятся рассматривать как определенную «огневую» единицу и ставят вопрос об изменении существующей его организации и увеличения количества огневых средств. На ряду с реорганизацией мелких подразделений предположено массирование конницы и создание корпусных соединений, имеющих в своем составе такие единицы, которые снабжены всеми современными огневыми и техническими средствами. Что касается моторизации, то Польша пока еще может вряд ли мечтать о последней. Наиболее возможной комбинацией может явиться только придание пехотных поддержек. Что касается характеристики современных польских взглядов на оперативную деятельность конницы, то здесь также налицо неудовлетворенность как полевым, так и кавалерийским уставами. За последние два года в польской литературе усиленно подчеркивается мысль (Прагловский, Ровецкий) о необходимости широкого размаха наступательных действий конницы в будущей войне и желание видеть ее «первостепенным родом оружия на польских оперативных театрах» (Прагловский в «Беллоне»). Идея предполагаемых операций заставляет некоторых авторов считать, что при наличии крупных кавалерийских соединений судьбы некоторых сражений в кампанию 1920 года были бы иными. В вопросах полевой, службы польские авторы не открывают в общем ничего нового и обнаруживают большой интерес к нашим кавалерийским уставам. Чтобы закончить характеристику польской конницы, нужно сказать несколько слов о системе подготовки, принятой в Польше. Последняя ведется, в общем, на основе современных требований и в формах, подчас довольно громоздких и дорогих (подготовка офицерского состава). В этой области также в значительной степени чувствуется влияние французов. При подготовке частей обращается большое внимание на совместные с другими родами войск действия, причем части выходят на занятия, формируя единицы, приближающиеся к штатам военного времени. Перед польской конницей стоят сейчас серьезные проблемы: в процессе взаимодействия различных влияний найти такие тактические и оперативные формы, которые отвечали бы интересам, характеру и ресурсам самой страны.

3. РУМЫНИЯ. Если поляки в процессе своей внутренней жизни пытаются создать свою конницу по собственному вкусу, то последнего нельзя сказать о Румынии. Здесь налицо определенное расхождение между кавалерийской доктриной и действительностью. Если польская конница делает много, чтобы создать что-то свое, то румынские кавалеристы, судя по своим официальным взглядам, всецело в цепях французских тактических и организационных взглядов. Эволюция румынских взглядов на конницу, начиная с эпохи мировой войны (в которую Румыния «опоздала» вступить и вступила на два года позднее ее начала) и до настоящего времени, претерпела коренной поворот. Подобно французам, от использования конницы в конном строю в 1916 году румынское командование, через понятие «комбинированного боя» (инстр. больш. ген. штаба 1917 года), скатилась к утверждению, что огневой бой в пешем строю — нормальный вид боя конницы» и что «последний возможен только для мелких соединений и то в исключительных условиях». Попытки румынских сторонников конного боя и противников «пехотизации» конницы, опирающихся на доказательства из румынской географии и политики, пока не возымели успеха. Конь — остался средством передвижения, причем на полевых поездках комсостава кавалерии в 1926 году, где конница действовала очень «поучительно» в отрицательном смысле, лошадей, после спешивания, зачастую отправляли в тыл на 30 — 40 км, а кавалеристы действовали как настоящая пехота. Если бегло ознакомиться со строевыми формами румынского кавалерийского устава, то здесь налицо вся система французской кавалерии, с ее расчленением и параллелизмом форм конного и пешего строя, Основные принципы боевых действий румынской конницы заключаются в том, что все передвижения, как и у французов, ведутся в конном строю, а бой, за исключением случаев внезапности или деморализации противника, ведется пешком, причем резерв или прикрытие оставляются, как можно меньше, в конном строю. Расчленение в пешем строю, боевые порядки и правила ведения боя те же, что и у пехоты. Самое распределение сил в бою, в соответствии с характером боя, имеет определенные шаблонные нормы, устанавливающие количество частей или подразделений в первой линии, во второй и т. д. Изложенные тактические взгляды румынской конницы имеют тенденцию, в полной мере, отражаться и на организации румынской конницы. При сравнении румынской конницы с пехотой трудно уловить существенную разницу в организации мелких подразделений. Организация крупных соединений предусматривает (скорее теоретически) большое количество огневых и технических средств, наличие которых под силу только экономически могущественной государственной организации. Вместе с тем румынское командование считает недостаточным для будущих боевых действий на своем восточном фронте количество своих единиц стратегической конницы и предполагает дальнейшее увеличение конницы и ее массирование еще в мирное время (кавалерийские корпуса). Последняя проблема, несмотря на бесплатное приобретение после мировой войны больших конских ресурсов в Бессарабии, Буковине и Трансильвании, безусловно натолкнется на недостаток конского состава страны. Боевое применение румынской конницы, где высказываются мнения, что шашку как вооружение конницы пора сдать в архив, всецело определяется французским уставом и оригинального ничего не содержит. Что касается подготовки румынской конницы, то и здесь, в основе, французские идеи. Из отдельных моментов, относящихся к этому вопросу, следует отметить большое внимание румын к подготовке инструкторов для обучения новобранцев, путем пропуска их через полковые или дивизионные (при дивизионах) школы, а также стажирование младшего командного состава в пулеметных эскадронах и бронечастях.

Конница после ПМВ в изложении С. М. Будённого (I)

 Предисловие к сборнику "Конница иностранных армий" (М., 1929).

Настоящий сборник имеет задачей дать нашему командному составу сведения о взглядах западно-европейских капиталистических армий и Северо-американских соединенных штатов на тактическую и оперативную деятельность конницы. В таком виде наш сборник является первым опытом; до него отрывочные сведения по этим вопросам можно было найти только в отдельных трудах нашей военной периодической литературы. Потребность в выпуске подобного сборника в данное время — бесспорна: мы уже прошли тот период черновой учебы, когда разнообразие и разнохарактерность чужих идей и методов, выросших на другой почве, отличной от наших современных условий, являлись только помехой в проведении прямой линии нашей работы. Сейчас мы стоим накануне окончательного выпуска серии наших постоянных кавалерийских уставов, которые, соответственно нашим экономическим и политическим условиям, дают общую сводку положений и требований, определяющих нашу тактику и стратегию. Наличие своих кавалерийских уставов, стоящих на уровне современности, даже по признанию наших вероятных противников, и почти 6-летний опыт учебной работы по подготовке конницы, дали нам твердые основы для дальнейшей самостоятельной работы. Широкое ознакомление нашего командного состава кавалерии с формами боевого применения к-цы западно-европейских стран и Америки настоятельно необходимо, при обязательном, конечно, учете тех условий, на которых эти формы выросли. Подобное ознакомление даст не только сведения о том, что и как думают делать наши соседи и возможные противники, но увеличит тактический кругозор и будет способствовать развитию тактического мышления.

В статьях настоящего сборника, несмотря на различие, обусловленное той или иной индивидуальностью их авторов, сделана попытка выдержать одну общую схему: 1) краткие сведения по организации, комплектованию и ремонтированию иностранных конниц, с целью избежать параллельных справок в других трудах и рельефнее осветить тактический смысл организации и материальную форму последующих тактических положений; 2) принятая система подготовки конницы, ее комсостава, рядовых, унтер-офицеров и частей; 3) взгляды на оперативную деятельность и 4) тактика конницы (бой подразделений, частей и соединений).

Значительная часть содержания предлагаемых статей опирается на официальный (уставной) материал, но так как большинство иностранных конниц имеет «временные» уставы, то эти официальные взгляды в некоторых случаях далеко отстали от тех нововведений и усовершенствований, которые имеют место в настоящее время в армии. В виду этого в отдельной главе даются характеристики и изложение мнений наиболее крупных военных писателей и тех опытов, которые в данной стране имели руководящее значение. Необходимо отметить, что в некоторых странах авторы, выступающие с критикой различных официальных положений, принадлежат зачастую к лицам очень авторитетным и близко стоящим к руководящим верхам; это обстоятельство заставляет рассматривать их пожелания как то направление, в котором может пойти и официальная работа. Такой литературный материал, в настоящем сборнике, в некоторых странах дается в более живой и непосредственной форме с тем, чтобы перед читателем создать картину более близкую к действительности. Что касается общей оценки предлагаемого материала со стороны содержания, то не трудно заметить наличие нескольких довольно определенных типов конницы и типичных взглядов на нее, к которым примыкают ряд других, обычно второстепенных, стран, имеющих свои конницы. К категории руководящих и дающих тон остальным относится прежде всего Франция, Америка и Англия. Это те страны, которые принимали непосредственное участие в мировой бойне 1914 — 18 гг. и на военную доктрину которых глубокое влияние оказал позиционный принцип войны в силу развития техники. К категории вторых относятся экономически менее самостоятельные и более слабые государственные единицы, образовавшиеся большею частью только в результате распада центральных европейских держав и получившие самостоятельность после военных потрясений. Физическое и экономическое состояние крупных капиталистических держав и степень их промышленного развития в настоящее время делают вполне возможным применение в широком масштабе тех разнообразных технических средств, которыми последнее время техника дарит армию. Наиболее сильное насыщение конницы техническими и огневыми средствами предусматривается этими странами тогда, когда они предполагают действовать в условиях сугубо культурных театров и при наличии сильно вооруженных техникой противников. При переходе к действиям на менее культурных театрах, конница этих стран получает пониженную, в смысле техники, организацию и другие методы ведения боя. В некоторых странах двойственность организации конницы носит явно выраженный характер (Англия). Что касается второлинейных стран и их конниц, то многие из них, находясь в прямой экономической и политической зависимости от крупных магнатов, в своей организации и тактике повторяют чужие идеи, не всегда даже сообразуясь со своими экономическими и политическими условиями. Наиболее серьезная и крупная работа по перевариванию того, что было заимствовано извне, сейчас происходит в Польше: ее промежуточное положение, характер театров, экономика и пр. заставляют создавать «свои» приемы на основе переработки руководящих французских взглядов. Интересно отметить факт очень значительного расхождения «ножниц» между организацией и тактикой конницы в Румынии и Турции: здесь подобное явление с трудом находит свое объяснение. Особняком стоят англичане и Соединенные штаты: наличие особенностей их театров, наряду с мощной экономической и технической основой, делают их конницы своеобразными и значительно отличными от их западно-европейских собратий. В частности, идея широкого конного маневра и широких конных действий в САСШ, при наличии технических и огневых средств, усиливающих основные свойства конницы, делают конницу Америки заслуживающей самого серьезного внимания и изучения. В настоящем сборнике почти не отведено места нашим ближайшим соседям на западной границе — лимитрофам (Финляндия, Эстония, Латвия и Литва). Эти «страны» содержат у себя незначительное количество конницы (в Латвии и Эстонии по 1 полку и в Финляндии — 2 полка) и не возлагают на последнюю каких-либо широких оперативных заданий. Боевое применение конницы в этих странах тесно связывается с действиями стрелковых корпусов и дивизий и может расцениваться преимущественно как корпусная и дивизионная конница. Независимо от последнего, отдельные лимитрофы обнаруживают определенную идейную зависимость от уставов крупнейших капиталистических армий и в частности от устава германского. Таким образом, с формальной стороны, в сборнике мы будем иметь следующие группы: 1) центральную фигуру французской конницы с ее последователями — поляками и румынами; 2) германскую конницу и ее последователей — конницу Турции и лимитрофов и 3) Англия и САСШ. Что касается внутреннего содержания взглядов на тактику и оперативную деятельность конницы, то можно говорить, пожалуй, не больше чем о двух типах, из которых первый, с преимущественным уклоном в сторону пешего боя (Франция, Германия), а второй — с уклоном конного или так называемого комбинированного боя (Англия, Америка и Польша).

Теперь перейдем к краткому обзору конниц отдельных стран, не с целью критики их (ибо каждая страна строит себе армию и конницу по своим возможностям и вкусам), а для того, чтобы отметить наиболее существенные черты каждой и помочь читателю разобраться в предлагаемом содержании.

1. ФРАНЦИЯ. Французская конница принадлежит одной из могущественных капиталистических стран-победительниц в империалистическую войну 1914 — 18 гг. Экономические возможности для устройства конницы и для производства разнообразных опытов по наилучшему вооружению и подготовке — очень велики; внешних препятствий для устройства никаких не имеется. Противник, по всей вероятности, — один, из чего вытекает однотипность организации. Старые традиции и накопленные методы по подготовке в кадрах командного состава развивались все время непрерывно и передаются последующим. Опыт войны 1914 — 18 гг., при наличии тех театров, на которых французская конница вела войну в Европе, привел французов к тому, неприемлемому для нас положению, что: «конница маневрирует конем и дерется огнем». Это положение ныне действующего французского кавалерийского устава (имеющего уже постоянный характер) подготовлялось в процессе войны в ряде соответствующих «инструкций». От признания в довоенный период принципа преимущества конного боя французская конница пришла к послевоенному выводу, что бой пешком является «нормальным видом» боевых действий конницы, а конные действия являются лишь случайными эпизодами для мелких частей (не свыше эскадрона, дивизиона) и «то в особо благоприятных случаях». Подобная установка наложила свой определенный отпечаток на всю (организацию французской конницы, начиная с ее мелких подразделений. Начиная с отделения идет отвес в сторону огневых средств и в ущерб ударной силе. Сабельный эскадрон имеет 12 ружейно-пулеметных звеньев и только 8 звеньев сабельных. «Конница есть оружие подвижного огня» учат в Сен-Сирской школе и соответственно этому организация конницы переводится на пехотный язык и на пехотные формы. По сравнению с пехотной дивизией, французская кавалерийская дивизия в огневом отношении имеет не меньшую, если не большую огневую силу (7 батальонов слабого состава кавдивизии, но с 435 пулеметами и 63 пушками против 9 батальонов пехотных дивизий сильного состава с 468 пулеметами и 78 пушками); в отношении живой силы кавалерийская дивизия значительно уступает пехотной. Придача могущественных огневых и технических средств во французской коннице, однако, влияет уже и на самое «маневрирование конем»; опыт ронских и рейнских маневров в 1923 — 27 гг. установил определенное сковывание подвижности конницы и потерю ее наступательного движения, приводивших к усилению сопротивляемости противника. Проект создания конно-автомобильных дивизий, в составе 4-х кавалерийских полков и приданных огневых и технических моторизованных частей, вряд ли поможет делу, ибо привязывает эти моторизованные части к дорогам и ограничивает сферу боевой деятельности конницы в целом. Вместе с тем, несмотря на относительное экономическое благополучие страны, раздаются определенные голоса, опасающиеся за недостаток горючего, если моторизация будет иметь слишком большие размеры. Такова, в основном, французская кавалерийская доктрина. В духе последней французские уставы дают и соответствующую тактику. Конные строи предусматривают широко расчлененные формы (вплоть до звеньев), имея в виду возможно продолжительное движение на поле боя, вплоть до того момента, когда продвижение в конном строю станет невозможным; часть спешивается и продолжает свое наступление пешком. С целью принять все меры к уменьшению поражения, строи вытягиваются в глубину и расчленяются. Сам бой основывается на сочетании огня и движения (преимущественно пешком). Бой высших кавалерийских соединений (дивизия и корпус, который предусматриваются на военное время) основан на группировке огневых средств и сил и отличается от боя пехоты только действиями на более широком фронте и отсутствием глубины, причем самое действие происходит все-таки в пеших порядках. Относительно конного боя устав дает самые краткие указания, рекомендуя для полка, в случае внезапной атаки конного противника, спешивать идущие в хвосте колонны эскадроны и пулеметы и ими поддерживать или прикрывать атакующих. Вся официальная тактика французской конницы чрезвычайно методична и построена на определенных огневых точках. Подобное расчленение, проводимое длительное время, конечно, затрудняет управление и требует соответствующей организации штатных органов управления, начиная с низших подразделений, а также наивозможной квалификации младших командиров (звеньев). В соответствии с последним требованием французская конница обращает большое внимание на комплектование и подготовку рядовых и унтер-офицеров и учитывая трудность и разнообразность кавалерийской службы, предъявляет очень серьезные требования к физическому и моральному их состоянию. В связи с изложенным выше стоит также и чрезвычайно хорошо продуманная и всесторонняя методика организации и проведения занятий. Несмотря на свои «пехотные тенденции», французская конница большое внимание отводит конной подготовке и конному спорту, как одному из могучих методов подготовки. Тактика французской конницы после мировой войны 1914 — 18 гг., таким образом, сделала поворот на все 180°. Опыт марокканской войны дал только частные коррективы, которые в уставе освещены в отделах, предусматривающих действия конницы на малокультурных и обширных театрах военных действий. Что касается оперативной деятельности конницы, то она четко выражена в французском уставе 1923 года: «Конница разведывает, прикрывает и ведет бой в обшей увязке с боевыми действиями других родов войск». Таким образом, разведка, завеса, преследование, участие в общей операции, рейды и набеги являются основными задачами армейской конницы. Взгляды на разведку ничего нового не представляют. Понимание завесы резко отличается от наших взглядов, ибо предусматривается и «подвижная» завеса. Боевая деятельность французской конницы в общей операции понимается как «вклинение» в сражение и может иметь место в процессе наступательных и оборонительных действий. Итак, французская конница выросла на своеобразной почве и в этом смысле, как и проч., не подлежит критике. Построенная с учетом своих средств и вероятных противников, она является большой силой и в проекте предполагаемой реформы французской армии намечена к содержанию в размере 8,7% по отношению к общей численности армии. Несмотря на стабилизовавшуюся кавалерийскую доктрину французов, опыты с механизированием конницы, очевидно, продолжаются, но можно думать, что они вряд ли внесут что-либо новое.

2. ПОЛЬША. Польская конница со дня своего рождения была под счастливым влиянием (да и материальной поддержкой) французов. Миссия генерала Вейгана, одного из близких сподвижников маршала Фоша, не могла не оставить значительных следов. Польский кавалерийский устав 1922 года, сделавший попытку, по французскому образцу, охватить в одном выпуске все виды подготовки, тактику и оперативную деятельность, содержит в себе много прямых напоминаний о французах: здесь налицо не только та же схема, что и во французском уставе, но некоторые отделы (особенно действия в спешенном бою) целиком взлелеяны французской доктриной.

Устав однако не ограничивается одним французским источником, но щедро черпает и из русского кавалерийского устава 1912 года. Внешняя мозаичность польского кавалерийского устава соединяется с такой же мозаикой внутреннего содержания: с одной стороны, определенная установка на конный бой, с другой — признание, что кавалерия, в зависимости от местности, чаще всего будет «комбинировать» конный бой с пешим. В чем заключается это комбинирование неясно и не понятно, почему в перечне типичных случаев пешего боя отсутствует указание на использование огневых средств для подготовки конного удара и на активное использование спешенных частей. Однако в наши задачи не входит критика польского устава. В ближайшее время этот временный устав, очевидно, будет переработан, и современные польские критики знают это лучше нашего. За последнее время в польской военной литературе появилось много статей, и притом лиц очень авторитетных, которые пытаются выявить и фиксировать те положения устава, которые должны быть изменены и развиты. Несмотря на продолжающееся, в основном, влияние французской кавалерийской мысли, многие польские авторы не могут не чувствовать того положения, которое диктуется их собственной географией, экономикой и политикой. И если взгляды на тактику и боевое применение конницы еще не оформились окончательно, то не хватает данных и для построения законченной организации, могущей быть одинаково годной для всех театров и всяких противников. Если в попытках найти какую-либо основную руководящую линию мы обратимся к наиболее крупным польским писателям (Хржонстовский, Махальский, Прагловский, Руммель и др.), то увидим, что центром их внимания являются следующие вопросы. Эти авторы в том или ином виде критикуют устав и дают свои предложения. В связи с критикой устава производится и уточнение таких понятий, как «комбинированный», «конный» и «пеший» в применении к боевым действиям конницы; некоторые предложения в этом отношении очень целесообразны. Польские кавалеристы обосновывают возможность конных атак в современных сражениях не только благоприятствием обстановки, но и применением огневых и технических средств и изменением самых методов современной атаки конницы на конницу и на пехоту. В соответствии с последним предлагаются новые формы строев и боевых порядков, более гибкие и менее поражаемые огнем противника. Принципиальною особенностью новых польских взглядов на тактику конницы (на что есть указания и в польском кавалерийском уставе) является отказ от сомкнутых атак крупных частей на конницу и предоставление большей инициативы младшим командирам. Расчленение до эскадрона уже при подходе к полю боя является правилом, а самое сближение предлагается вести в расчлененных формах, хотя бы артиллерия противника себя ничем не проявляла. Эта тенденция — определенно французского происхождения, тесно обусловливающая надлежащее разрешение вопроса управления. Интересно отметить определенное стремление авторов к признанию за пешим боем конницы особых черт, отличающих боевые действия спешенной конницы от пехоты. В рамках приведенных общих взглядов делаются попытки дать схемы боевых порядков и начертать методику наступательных и оборонительных действий конницы. Таким образом, в качестве общего вывода, можно констатировать полную текучесть официальной польской кавалерийской доктрины настоящего дня: на ряду с временным польским уставом слышатся авторитетные голоса отдельных авторов, из которых некоторые (Руммель) примыкают прямо к французским взглядам. В связи с чисто тактическими предположениями создаются и проекты организационного порядка: сабельный эскадрон стремятся рассматривать как определенную «огневую» единицу и ставят вопрос об изменении существующей его организации и увеличения количества огневых средств. На ряду с реорганизацией мелких подразделений предположено массирование конницы и создание корпусных соединений, имеющих в своем составе такие единицы, которые снабжены всеми современными огневыми и техническими средствами. Что касается моторизации, то Польша пока еще может вряд ли мечтать о последней. Наиболее возможной комбинацией может явиться только придание пехотных поддержек. Что касается характеристики современных польских взглядов на оперативную деятельность конницы, то здесь также налицо неудовлетворенность как полевым, так и кавалерийским уставами. За последние два года в польской литературе усиленно подчеркивается мысль (Прагловский, Ровецкий) о необходимости широкого размаха наступательных действий конницы в будущей войне и желание видеть ее «первостепенным родом оружия на польских оперативных театрах» (Прагловский в «Беллоне»). Идея предполагаемых операций заставляет некоторых авторов считать, что при наличии крупных кавалерийских соединений судьбы некоторых сражений в кампанию 1920 года были бы иными. В вопросах полевой, службы польские авторы не открывают в общем ничего нового и обнаруживают большой интерес к нашим кавалерийским уставам. Чтобы закончить характеристику польской конницы, нужно сказать несколько слов о системе подготовки, принятой в Польше. Последняя ведется, в общем, на основе современных требований и в формах, подчас довольно громоздких и дорогих (подготовка офицерского состава). В этой области также в значительной степени чувствуется влияние французов. При подготовке частей обращается большое внимание на совместные с другими родами войск действия, причем части выходят на занятия, формируя единицы, приближающиеся к штатам военного времени. Перед польской конницей стоят сейчас серьезные проблемы: в процессе взаимодействия различных влияний найти такие тактические и оперативные формы, которые отвечали бы интересам, характеру и ресурсам самой страны.

3. РУМЫНИЯ. Если поляки в процессе своей внутренней жизни пытаются создать свою конницу по собственному вкусу, то последнего нельзя сказать о Румынии. Здесь налицо определенное расхождение между кавалерийской доктриной и действительностью. Если польская конница делает много, чтобы создать что-то свое, то румынские кавалеристы, судя по своим официальным взглядам, всецело в цепях французских тактических и организационных взглядов. Эволюция румынских взглядов на конницу, начиная с эпохи мировой войны (в которую Румыния «опоздала» вступить и вступила на два года позднее ее начала) и до настоящего времени, претерпела коренной поворот. Подобно французам, от использования конницы в конном строю в 1916 году румынское командование, через понятие «комбинированного боя» (инстр. больш. ген. штаба 1917 года), скатилась к утверждению, что огневой бой в пешем строю — нормальный вид боя конницы» и что «последний возможен только для мелких соединений и то в исключительных условиях». Попытки румынских сторонников конного боя и противников «пехотизации» конницы, опирающихся на доказательства из румынской географии и политики, пока не возымели успеха. Конь — остался средством передвижения, причем на полевых поездках комсостава кавалерии в 1926 году, где конница действовала очень «поучительно» в отрицательном смысле, лошадей, после спешивания, зачастую отправляли в тыл на 30 — 40 км, а кавалеристы действовали как настоящая пехота. Если бегло ознакомиться со строевыми формами румынского кавалерийского устава, то здесь налицо вся система французской кавалерии, с ее расчленением и параллелизмом форм конного и пешего строя, Основные принципы боевых действий румынской конницы заключаются в том, что все передвижения, как и у французов, ведутся в конном строю, а бой, за исключением случаев внезапности или деморализации противника, ведется пешком, причем резерв или прикрытие оставляются, как можно меньше, в конном строю. Расчленение в пешем строю, боевые порядки и правила ведения боя те же, что и у пехоты. Самое распределение сил в бою, в соответствии с характером боя, имеет определенные шаблонные нормы, устанавливающие количество частей или подразделений в первой линии, во второй и т. д. Изложенные тактические взгляды румынской конницы имеют тенденцию, в полной мере, отражаться и на организации румынской конницы. При сравнении румынской конницы с пехотой трудно уловить существенную разницу в организации мелких подразделений. Организация крупных соединений предусматривает (скорее теоретически) большое количество огневых и технических средств, наличие которых под силу только экономически могущественной государственной организации. Вместе с тем румынское командование считает недостаточным для будущих боевых действий на своем восточном фронте количество своих единиц стратегической конницы и предполагает дальнейшее увеличение конницы и ее массирование еще в мирное время (кавалерийские корпуса). Последняя проблема, несмотря на бесплатное приобретение после мировой войны больших конских ресурсов в Бессарабии, Буковине и Трансильвании, безусловно натолкнется на недостаток конского состава страны. Боевое применение румынской конницы, где высказываются мнения, что шашку как вооружение конницы пора сдать в архив, всецело определяется французским уставом и оригинального ничего не содержит. Что касается подготовки румынской конницы, то и здесь, в основе, французские идеи. Из отдельных моментов, относящихся к этому вопросу, следует отметить большое внимание румын к подготовке инструкторов для обучения новобранцев, путем пропуска их через полковые или дивизионные (при дивизионах) школы, а также стажирование младшего командного состава в пулеметных эскадронах и бронечастях.

Конница после ПМВ в изложении С. М. Будённого (II)

 4. ГЕРМАНИЯ. Версальский договор сдавил горло Германии и поставил ее армию в исключительно трудные экономические и политические условия. Будущая война с сильными противниками потребует от Германии конницы, организованной по последнему слову техники, а быстро возрастающее экономическое благосостояние Германии, очевидно, вполне это позволит. При наличии хорошо подготовленных кадров и военизированного населения, опытного руководства и традиций, армия Германии, а также и конница, могут представлять для своих противников очень серьезную и вполне современную боевую силу. Поэтому то большое расхождение «ножниц» — между фактическим состоянием нынешнего рейхсвера и его конницы и тем, что предполагается при обучении и в уставах, не является проблематичным и не имеет того глубокого характера, который мы отметили в румынской и увидим в турецкой конницах; экономические возможности страны коротким напряжением сил могут устранить отмеченное расхождение и дать необходимые коннице средства. Германская конница выступив на войну 1914—18 гг., сохраняя все традиции рыцарства и кастового кавалерийского воспитания. В процессе войны экономические факторы и численный недостаток пехоты заставили германское командование пользоваться конницей в пешем строю. К началу 1918 года вместо 11 шестиполковых кавалерийских дивизий осталось всего 3 и 5 отдельных кавалерийских бригад, причем все 3 кавалерийские дивизии находились на восточном фронте, а вся остальная кавалерия была спешена, и люди переводились в пехоту. Поэтому какого-либо существенного опыта, кроме несомненного факта, указывавшего на крайне ограниченную огневую силу конницы, германская кавалерия вынести из империалистической войны не могла. Германский кавалерийский устав 1923 года, построенный на опыте этой войны, указывает, что главную роль в бою ныне играют два основных элемента современной тактики кавалерии — огонь и подвижность. Поэтому одновременно с обучением кавалериста конному строю его необходимо обучать пешему, огневому бою. Именно такой и только такой взгляд оформился в германских военных кругах после изучения опыта войны. Теоретически отношение германских военных кругов к кавалерии тесно связано с общей военной доктриной Германии. Царящее убеждение о маневренности будущей войны определяет ценность кавалерии, как наиболее подвижного рода войск. В условиях маневренной войны замена конницы какими-либо иными войсками (в том числе и моторизованными) не дает того эффекта, который в состоянии дать конница. Ибо в то время, как наиболее вероятный соперник конницы — моторизованные части обладают только большой скоростью, кавалерия совмещает в себе и скорость (быстроту движения) и подвижность (маневренность). В условиях позиционной войны, которую однако немцы не предполагают вести, кавалерия не сможет сохранить всю ценность по той причине, что ее маневренная способность окажется ненужной и в этих условиях она с успехом может быть заменена моторизованными войсками. Казалось бы, что подобные Взгляды не должны вызывать изменения тактики конницы и способов ее использования на театре военных действий. Однако на практике немцы остаются, с одной стороны, под сильным влиянием условий позиционной войны, а с другой — сильно подпадают под влияние развивающейся техники. «С развитием мощи огневых средств» — пишет пользующийся исключительным авторитетом в военных кругах Германии генерал фон-Зект — «период применения в бою крупных кавалерийских соединений прошел»... Кавалерия, пользуясь своей маневренностью, должна как можно ближе подойти к противнику на коне, после чего вступить в пеший бой (отсюда так называемое «подвижное ведение боя»). «С того же момента, когда кавалерист покинул коня, он превращается в пехотинца» (Зект)... отсюда — «на обязанности кавалериста, как такового, остается только разведка и использование успеха (преследование)»... (фон-Кейзер).

Вот те взгляды, которые служат в качестве руководящих указаний для практического использования и работы германской кавалерии в данное время. (Генерал фон-Зект эти указания давал, будучи командующим германской армией, а ген. фон-Кейзер — инспектором кавалерии.)

Поэтому вполне естественно преломление уставных положений, часто с идейной стороны весьма схожих с нашими, под углом практического использования кавалерии в качестве «ездящей пехоты» и то предпочтение, которое оказывается в тактике конницы пешему бою. Несомненно также и то, что перенесение центра тяжести кавалерийской тактики на пеший бой диктуется развивающейся техникой в армиях западных соседей Германии. Несмотря на отрицание немцами возможности боевого применения броневых моторизованных соединений крупного масштаба (по Фуллеру), они допускают возможность широкого использования новейшей техники в будущей войне, почему и полагают невероятной возможность крупных кавалерийских сражений, считая одновременно совершенно необходимым настолько «механизировать», и «моторизовать» конницу, чтобы огневая сила кавалерийской дивизии приближалась к силе пехотной дивизии (3 кав. бригады, моторизованный арт. полк и полк моторизованной пехоты, с которой коннице часто придется встречаться на поле боя).

Расхождение теоретических взглядов с практической действительностью не вызвало у германского военного командования разномыслия в отношении использования и тактики конницы. Практика мирного времени выработала почти определенную кавалерийскую доктрину. Сущность последней в данное время сводится в общих чертах к следующему.

Крупные кавалерийские сражения в будущей войне, в условиях непрерывно растущего развития техники, мало вероятны. Кавалерийские атаки возможны в рамках соединения, не превышающего численностью эскадрона.

Конница сохраняет свою ценность для будущей войны в качестве быстроподвижной, способной на глубокий маневр боевой силы, с помощью которой командование может быстро придать устойчивость участку фронта (флангам), подвергающемуся угрозе удара, препятствовать маневру (обходу, преследованию) противника и развить достигнутый успех до полной победы. 

Конница является незаменимым родом войск для разведки, которую она осуществляет в тесном взаимодействии с авиацией, дополняя н уточняя добытые последней данные.

Для выполнения этих задач конница должна обладать большой огневой мощью, не теряя своей маневренности. Наиболее крупным кавалерийским соединением должна быть дивизия, снабженная новейшими техническими боевыми средствами и по своей огневой мощи близкая к силе пехотной дивизии, с тем, чтобы она в бою могла противостоять последней.

Тактика конницы заключается в перемещении на коне и в боевых действиях в пешем строю. Изложенная вкратце кавалерийская доктрина, конечно, имеет свое определенное выражение и в проектах тех организационных форм, которые представляются германцам наиболее современными и соответствующими реальным условиям страны. Предполагаемая кавалерийская дивизия, в своем организационном составе, содержит многие виды современной техники и предполагает придачу усиливающих огневых и технических средств. Ударная сила такой дивизии достигает 3 000 сабель, а огневая — до 3 500 винтовок и карабинов, 402 пулеметов (легких и тяжелых), 12-15 бронемашин, 24 легких пушки, 8 гаубиц, 4 тяжелых пушки и 18 противосамолетных орудий. Все части дивизии очень подвижны, но, в основном, рассчитаны для действий на культурном театре, с большим количеством шоссейных и грунтовых дорог. В случае перехода на менее культурные театры часть приданных огневых и технических средств отпадает, почему подвижность дивизии увеличивается, но огневая сила уменьшается. Если, учитывая все сказанное, более глубоко познакомиться с официальными взглядами германцев, то очень часто поражают слишком широкие формулировки их кавалерийского устава, на первый взгляд не оправдываемые специальным характером последнего. Таковы например: порядок спешивания, порядок расчленения и подготовка полка. Единственное объяснение этому явлению можно найти в характере самой тактической доктрины германцев. Простота строевых форм хороша и необходима при кратких сроках обучения, но она не всегда удобна для подготовки конного строя, требующего легкости и поворотливости. Из отдельных моментов, заслуживающих быть отмеченными в германском кавалерийском уставе, является большое внимание к мерам противодействия воздушному противнику и его техническим наземным средствам. Выше были приведены слова инспектора кавалерии германской армии, что на «обязанности кавалериста, как такового, остается только разведка и использование успеха (преследование)». Это следует понимать не только в тактическом, но и в стратегическом смысле: германский полевой устав «Вождение и бой соединенных родов войск» 1923 года одной из важнейших задач стратегической конницы считает дальнюю (стратегическую) разведку, принципы организации и проведения которой, в общем, кроме отдельных норм для разведывательных органов, ничего отличительного от общепринятых представлений не содержат. Однако некоторые авторитетные авторы (Брандт) считают, что «участие в развязке сражения путем решительной атаки в бою в самую чувствительную для противника точку является главной задачей современной конницы» (Очерки современной конницы), и это совершенно правильно, ибо выполнение таких задач, как оперативная разведка, может во многих случаях быть возлагаемо и на армейскую авиацию. Чтобы закончить наш очерк основных идей германской конницы, остается сказать несколько слов о ее подготовке. Несмотря на определенную «огневую» установку, конной подготовке (а в ней — залог «подвижности» конницы) отведено очень большое внимание, и генерал Зект вполне основательно утверждает, что «обучение на коне должно стоять на первом месте». В связи с этим германское «Наставление по верховой езде» 1926 года дает очень тщательные и жесткие указания о порядке выездки молодой лошади и постановке ее в строй. Центральной идеей, положенной в основу всей системы подготовки, является возможное приближение к боевой действительности, а также внимание к действиям в расчлененных формах и ночным действиям, где требуется, чтобы эскадрон вел бой в темноте, на трудной местности и в расчлененном порядке и притом так, чтобы налицо была полная согласованность всех его частей и надлежащее управление ими. Заслуживает также особого внимания методическое требование технической организации и тренировки частей с теми средствами, которые предполагается в современном бою и которым германская конница сейчас не обладает. Таково в общих чертах положение германской конницы. Дать полную и вполне соответствующую действительности картину, при специфических условиях, в которых находится Германия, и в виду непрерывно развивающейся техники, — вряд ли возможно.

5. ТУРЦИЯ. Если взгляды на конницу Польши и Румынии, хотя и в различной степени, обнаруживают идейную зависимость от французских взглядов, то тактическая и оперативная деятельность турецкой конницы, судя по имеющимся сведениям, находятся всецело в кругу германских взглядов и германских уставов. Конница современной Турции, выросшая всего 6 лет тому назад в условиях тяжелой материальной обстановки и в процессе борьбы с греками, в короткий срок сумела выработать такие оперативные и тактические взгляды и приемы, которые вписали несколько славных страниц в историю современной конницы. В настоящее время регулярная конница турок, в основном, уже наметила свои организационные формы, вполне соответствующие современным требованиям, несмотря на свою относительную бедность в огневых и технических средствах и при наличии разнообразного и недостаточного вооружения. Турецкой коннице приходится помнить, в неизмеримо большей степени, чем румынской, что она не имеет за собой той экономической базы, которой располагают крупные государства Западной Европы, и что «недостаток некоторых боевых средств не должен убивать наступательного духа». Тем более странным является принятие германского устава, основная сущность которого — огневой бой и конь — является лишь средством для подвижности (подвижное ведение боя). Возможно, что причиной, обусловливающей подобные явления, служит не только особенность некоторых районов, в которых турецкая конница вела свои бои в период греко-турецкой войны 1921-22 гг., но и самый процесс создания этой конницы, включившей в свой состав значительное количество пехотинцев и первое время не имевшей даже специального кавалерийского вооружения (сабель и пик). Возможно, что отсюда выросла симпатия к германскому кавалерийскому уставу, несмотря на то, что собственные средства Турции вряд ли способствуют проведению этих германских взглядов. Мы не будем останавливаться на изложении взглядов турок на тактическую и оперативную деятельность конницы; эти взгляды дословно повторяют то, что содержится в германских кавалерийском и полевом уставах. Сказанное в такой же мере относится и к системе турецкой подготовки. Устав турецкой конницы имеет временный характер. Очевидно, в недрах конницы идет работа по его переизданию, и возможно, в недалеком будущем будет видно, в каком направлении эта работа выявится.

6. ЛИМИТРОФЫ (ЛАТВИЯ, ЭСТОНИЯ, ФИНЛЯНДИЯ и ЛИТВА). В начале статьи мы уже отметили характер современной конницы лимитрофов, поскольку можно судить по их военной литературе. Прибалтийские «страны» основным видом своих операций в будущей войне считают оборону на широком фронте. В зависимости от этих условий и в виду недостатка конских ресурсов, конница их вряд ли может иметь стратегическое значение. Уставы лимитрофов поэтому всегда почти предусматривают поддержку своих конных частей пехотой и различными подвижными огневыми и техническими средствами и считают, следуя германским уставам, что главной задачей конницы является разведка (как дальная, так и ближняя). Финская конница в зимнее время будет действовать совместно с отрядом лыжников, которые могут двигаться по дорогам, прикрепляясь к седлу всадников и для действия покидая дороги. Самая организация и техника разведывательной службы лимитрофов ничего оригинального собой не представляет и ведется по принципам германского устава. Движение возможно дальше ведется в конном строю, после чего происходит спешивание.

7. АНГЛИЯ. Англия, как «Соединенное королевство», слишком сложна, чтобы иметь однотипную по организации, тактике и оперативному применению конницу. Ее составные части, часто превышающие по территории и народонаселению метрополию, имеют совершенно отличный от последней характер на войну 1914 — 18 гг. Англия выбросила для стратегической деятельности на Европейский материк одну кавалерийскую дивизию 4-бригадного состава по 3 полка в каждой и затем, с началом войны, одну отдельную кавалерийскую бригаду в качестве армейской конницы. К марту 1918 года Англия имела 8 кавалерийских дивизий, из коих 5 английских (3 из них во Франции) и прочие на других театрах войны: в Палестине, Месопотамии и т. п. На европейском театре английской коннице пришлось работать в условиях, аналогичных с французами и немцами. Позиционный период войны здесь не дал места для ведения широких кавалерийских операций. Однако опыт в Палестине, в сентябре 1918 года, дал большие результаты, благодаря согласованию фронтальных и фланговых ударов и применению огневого боя на ряду с конными атаками. Последний источник опыта, несомненно, глубоко отразился в ныне действующем, временном, кавалерийском уставе. Однако происходящая в последнее время в Англии опытная проработка некоторых вопросов организации и подготовки конницы и последующая реорганизация таковой уже в значительной мере разошлась сейчас с уставными требованиями. Главные свойства конницы, по мнению английского устава, заключаются в способности быстро передвигаться и вести бой с движением вперед, в сочетании с огневой силой. Недостаток огневых средств, сравнительно с пехотой, должен компенсироваться конным маневром. Если противник не прикрыт преградой, то, несмотря на разрушительную силу современного огня, моральное воздействие конной атаки — огромно. В зависимости от обстановки, конница действует шоком или огнем, или тем и другим вместе, причем наилучшие результаты достигаются как раз «правильным сочетанием» огня и шока. Это понятие более или менее подходит к названию «комбинированного боя», который является правилом для англичан, неизвестен французам и односторонне понимается германцами (подвижное ведение боя у последних понимается главным образом в виде последовательной «смены» конных пешими действиями, с завершительным актом огневого характера). Атака в конном строю пехоты, по мнению англичан, возможна, и такие случаи чаще всего будут представляться для небольших частей, например, эскадрона. Формы действий конницы в конном строю в основе аналогичны тому, что имеется и в наших уставах. Что касается спешенных действий конницы, то официальные взгляды все время подчеркивают возможное сохранение подвижности, требующей, даже при оборонительных действиях, сохранять возможно больше подвижного резерва. В связи с подобными взглядами устав дает строевые формы, совершенно излишне регламентируя высшие кавалерийские соединения и увлекаясь резервными и сомкнутыми порядками последних. Вместе с тем, в предвидении конных действий, выделяется значение уступных (и эшелонных) форм как маневренных построений. Боевые действия конницы предусматривают широкие совместные упражнения с техническими средствами (бронемашинами, танками и авиацией), причем эти средства в официальной организации кавалерийских соединений метрополии и колоний отсутствуют и, очевидно, будут придаваться из каких-то общевойсковых источников. Большие экономические средства Англии делают возможной широкую опытную проработку различных вопросов организации и тактики конницы. Неудовлетворенная формами настоящей организации, Англия в последнее время ищет новых и прежде всего в направлении механизации и моторизации. Соответственно этому, организация английской конницы сейчас уже частично моторизована и имеет два типа: один — для конницы метрополии, с переносом возможно большей части носимого всадником на механическую повозку и с моторизованным обозом и пулеметными средствами; другой — для конницы колоний, более легкий и приближающийся к типу нашей конницы. Опыт маневров с моторизованными частями, очевидно, еще не окончен, но на маневрах в августе 1927 года получились очень интересные выводы. Маневр моторизованной бригады (в составе пулеметного батальона, моторизованной артиллерийской бригады четырехбатарейного состава, батальона танков, 2 рот бронеавтомобилей и одной роты танкеток, с прибавлением моторизованных частей связи и инженерных) против четырехполковой бригады конницы показал, что такая моторизованная группа хотя и занимала позицию противника, но не могла закрепляться там и быстро сбивалась конницей, которая очень хорошо пользовалась приданными ей мотоциклами. Взаимодействие конницы с танками также было неудачно, и уставные положения, в отношении применения танков, не соблюдались. Английские взгляды на оперативную деятельность носят следы островного положения метрополии; в числе задач отсутствует: прикрытие мобилизации, которое, очевидно, будет возлагаться на другие роды войск: морской и воздушный флоты. Остальные виды оперативной деятельности конницы, в целом, общепризнаны и особого интереса не вызывают. Касаясь подготовки английской конницы в целом, нельзя не отметить тех специфических условий комплектования (добровольчество), которые дают возможность получать квалифицированный состав и совершенно иначе вести с ним подготовку в течение длительного срока службы. В этом отношении английская, американская и германская конницы стоят в исключительном положении по сравнению с теми, кто комплектуется на основе обязательной воинской повинности. В вопросах пополнения и службы офицерского состава в коннице метрополии обращает внимание: привлечение учащейся молодежи и вневойсковая подготовка комсостава. Вопрос службы туземного офицерского состава в англо-индийских войсках еще не получил своего разрешения, и свободное продвижение туземцев вряд ли может быть решено в капиталистических условиях проведения национальной политики, несмотря на решение английского правительства «индианизировать» англо-индийскую армию. Таким образом, английская конница, в целом, не имеет еще вполне определившейся в данное время доктрины и стоит перед задачей согласовать идею моторизации с теми тенденциями, которые она принесла с палестинского и месопотамского театров и из тяжелых боев против немцев в маневренный период империалистической войны.

8. СЕВЕРО-АМЕРИКАНСКИЕ СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ. Гражданская война 1861 — 65 гг. вписала в историю конницы не одну славную страницу; широкая деятельность конных масс, оказывавших почти решающее влияние на судьбы некоторых операций, должна и поныне, несмотря на изменившиеся экономические и политические условия, быть памятной американским кавалеристам; участие САСШ в колониальных маневренных войнах и в постоянных столкновениях с индейцами могло только укрепить эти традиции. Участие в мировой войне, при вступлении Америки в европейскую бойню незадолго до ее окончания, вряд ли могло глубоко видоизменить взгляды американцев на тактику и оперативную деятельность их конницы. С другой стороны, при наличии своеобразного характера американского театра, очень похожего на наш, с его огромными пространствами и с небольшим количеством дорог (менее 4%), годных для постоянного моторного транспорта, и слабой сетью грунтовых путей, американская конница не может следовать тем выводам, к которым пришли ныне европейские конницы. Американская военно-научная мысль не соглашается с тем, что мировая война умалила роль и значение конницы; механические средства не могут заменить конницы (они только увеличивают боевую мощь последней и радиус ее действий), и решение в будущей войне попрежнему будет достигаться потом и кровью человека и лошади. Эта точка зрения вполне определилась как в организации, так и тактике северо-американской конницы. Однако в течение 1927 — 28 гг. в САСШ широко проводились не только опыты, но и техническая проработка совместных действий конницы с моторизованными огневыми и техническими средствами и даже переброска на грузовиках на дальнее расстояние небольших конных частей вместе с лошадьми. Анализируя принятые в САСШ взгляды на конницу, необходимо заранее иметь в виду одну очень характерную подробность, которая получила свое начало в период гражданской войны и в столкновениях с индейцами. Это — нелюбовь американских кавалеристов к холодному оружию и пристрастие их к револьверу. В настоящей организации конницы это явление получило свое материальное выражение в том, что кавалерийская дивизия в военное время имеет 9 000 револьверов и на обучение стрельбе из последних в мирное время обращено очень серьезное внимание. Формы конной атаки американцы понимают не только в виде быстрого движения вперед под прикрытием автоматного, пулеметного и артиллерийского огня, но и в виде быстрого движения, без поддержки прочих видов огня, кроме револьверного, вплоть до того момента непосредственной схватки, когда действуют уже холодным оружием. В этом смысле американская конница с большим правом может быть названа не «конницей холодного удара», но «конницей огневого удара на коне». В связи с последним следует понимать и то положение, что ценность конницы заключается в ее подвижности и в возможно быстрой переброске огня с одной позиции на другую. Подвижность составляет основную ценность конницы, и ее следует сохранять во что бы то ни стало, причем самый характер действий конницы зависит от обстановки; она может действовать в конном или пешем строю или сочетать оба вида действий вместе. Для частей выше эскадрона такое сочетание является типичным, тогда как упомянутую выше атаку с револьверным огнем части крупнее эскадрона применяют как исключение. При перечислении условий производства конных атак американцы предусматривают не только случаи внезапности, слабости или деморализации противника, но и один очень существенный момент: атаку во фланг или тыл противника, прикованного к местности превосходным огнем (или другими частями). Этот метод открывает большие возможности для современной конницы. В духе приведенных положений рассматривается также атака в спешенном порядке: возможное сохранение подвижности является и здесь основным правилом. Формы наступления и обороны американской конницы предусматривают такие группировки сил, при которых устанавливается: сковывающая и маневренная части и резерв; при обороне (как активной, так и пассивной) также сохранение возможно большей подвижности и более или менее глубокое эшелонирование (в зависимости от задачи и обстановки). Касаясь вопроса строевых форм конницы САСШ, необходимо признать, что эти формы довольно просты и дают возможность гибкого маневра как для мелких, так и для крупных частей. В вопросах оперативного использования конницы предусматривается широкая придача технических средств, но виды оперативной деятельности, за исключением завесы, оригинального ничего не содержат. Завеса предусматривается не только неподвижная, но и подвижная, чего не делает наш устав. Техника полевой службы американской конницы также ничего особенного не содержит, но большое внимание обращено на тренировку движения ночью в расчлененных порядках и на принятие мер против авиации противника. Последняя проблема была предметом специальных маневров конницы и авиации. Изложенные выше взгляды на тактику и оперативную деятельность конницы требуют определенного массирования последней и объединенного руководства ею. Поэтому в САСШ предусматриваются корпусные соединения и объединенное управление всей конницей в руках «начальника кавалерии» как в мирное, так и в военное время, а сама конница содержится в количестве 8,6% по отношению ко всей армии. Большое внимание, которое северо-американская армия отводит своей коннице, тесно связано с системой подготовки ее командного состава. Несмотря на благоприятные условия комплектования (добровольчество), принятая схема подготовки и переподготовки построена очень целесообразно и предусматривает систематическое освежение знаний и усовершенствование по различным категориям. Широко организована также и подготовка милиционной конницы и командного состава запаса посредством заочного обучения (заочные курсы). Кавалерийская школа по своему масштабу располагает рядом приданных кавалерийских частей и огневых и технических средств (бронемашины и авиация) и представляет настоящую лабораторию конного дела. В вопросах подготовки различных категорий солдат и унтер-офицеров американская конница, отводя много места их технической и полевой подготовке, не забывает «воспитания кавалерийского духа» и сохранения кавалерийских традиций. Вопросам стрелкового дела, особенно стрельбе из револьверов, отводится очень большое внимание. Итак, северо-американская конница, судя по изложенному, заслуживает нашего самого пристального внимания и изучения.

Теперь мы можем сделать общие выводы. Чем характеризуется положение конницы в главнейших армиях западных капиталистических стран и САСШ? Прежде всего большинство конниц живет еще по временным уставам и не все имеют свои собственные «доктрины». Организация большинства современных конниц не имеет законченного характера, у одних — в силу производства различных опытов с механизацией и моторизацией, а у других — в силу экономических мотивов. В соответствии с этим, взгляды одних (Франция, Германия, Румыния, Турция и лимитрофы) определенно направляются в сторону пешего боя, другие (Америка, Англия и возможно Польша) — в сторону конных действий и конного боя, понимаемого чаще всего в виде сочетания действий огневых и конных. Сам читатель увидит, что данная в начале нашего предисловия группировка с формальной стороны — со стороны содержания имеет другой характер. Что же представляет собой по сравнению с конницами иностранных армий наша Красная конница? — Мы сейчас подошли к выпуску своих постоянных уставов. Мы внимательно продолжаем изучать боевой опыт, который получили за время империалистической и гражданской войны, и то, что имеется целесообразного в опыте других. Мы не открываем ничего нового и не смотрим на других, как на заблуждающихся. Каждое государство, если оно самостоятельно, строит себе то, что диктуется его физическими, экономическими и политическими средствами. Наша основная постановка следующая:

1. Конница, правильно организованная, обеспеченная в соответствии с современными требованиями техническими средствами и правильно подготовленная к несению боевой работы, является могучим самостоятельным родом войск, способным к выполнению крупных оперативных и тактических задач.

2. Успешность выполнения указанных задач достижима лишь при использовании конницы в крупных соединениях и при умелом руководстве их действиями, образцы которого дает нам история нашей гражданской войны.

Распыление конницы для выполнения мелких задач недопустимо, так как это лишает командование возможности в нужный момент могучим конным кулаком довершить разгром врага, потрясенного другими войсками.

3. Установившийся способ оценки боевой силы кавалерийской части исключительно по признаку огневой мощи ее штатных технических средств и численности спешенных бойцов (штыков), не является правильным. Этот способ не учитывает основные свойства конницы — ее быстроту, подвижность и, отсюда, большую маневренность боевых порядков и огневых средств частей конницы. Эти свойства и способность наносить сокрушительный удар в конном строю дают каждой кавалерийской части огромное превосходство над равнозначащей ей по силе огня стрелковой частью.

4. Мощь конницы, слагающаяся из перечисленных выше ее свойств и способности наносить могучие удары в конном строю, в сочетании с могучим огневым воздействием на противника, позволяет ей самой создавать благоприятную обстановку для его разгрома и уничтожения. Это делает конницу независимой при выполнении ею многих оперативных задач.

5. Однако, при учете мощи и самостоятельности конницы, целесообразность и продуктивность ее использования даже крупными массами, как указано выше, требует, чтобы на конницу возлагались преимущественно те задачи, которые, кроме нее, никакими другими войсками не могут быть выполнены или выполнение которых другими войсками по обстановке затруднительно и не даст надлежащего успеха.

6. В соответствии с указанным, при совместных действиях крупных конных сил с другими войсками, недопустимо использование конницы для выполнения тех задач, которые могут быть решены стрелковыми частями с большим успехом и меньшими затратами живой силы.

При выполнении конницей специальных задач в этих условиях (совместные действия с другими войсками), все роды войск, особенно пехота и артиллерия, обязаны подготовить и обеспечить коннице выполнение первых этапов ее боевой работы для наибольшего сохранения ее живых сил, памятуя, что конница, сохранившая эти силы, своими последующими действиями (развитие прорыва, преследование противника, удары по его флангам и тылу и т. д.) окажет своим войскам наибольшее содействие для выполнения общей оперативной задачи.

Говоря кратко, при совместных действиях все роды войск помогают коннице тактически, последняя свое содействие им осуществляет оперативно.

Как писать мемуары... (I)

 О воспоминаниях участников войны

ЗАМЕТКИ ПИСАТЕЛЯ

Наша партия, государство, народ с большой искренностью и с глубоким достоинством, порожденным верой в свои силы, борются за всеобщее полное разоружение. Мы уверены, что рано или поздно человечество придет к этому. Однако даже когда это свершится, мы не утеряем ни одной частицы той законной гордости, которую мы испытываем при мысли о нашей армии и о том, что она совершила на протяжении своей революционной истории.

Больше того, если говорить о Великой Отечественной войне, то, когда человечество уничтожит последнее орудие смерти, мы не с меньшим, а, наоборот, с еще большим волнением будем возвращаться в своих мыслях к подвигу, совершенному нашей армией. Ведь прежде всего ее подвигу в годы Великой Отечественной войны человечество обязано тем, что выдвинутый нами призыв к всеобщему и полному разоружению кажется не только заманчивым, но и реальным все большему количеству людей на земном шаре.

То, что сделали в годы войны наша партия, наш народ и его армия, должно навеки остаться в памяти всего человечества. 

И помимо того, что во имя этого обязаны сделать наши литература и искусство, встает законный вопрос о громадном коллективном вкладе, который могут сюда внести своими воспоминаниями непосредственные участники войны.

Масштабы этого возможного вклада трудно переоценить, если окинуть взглядом все пережитое нашим народом в те годы. О важности этого вклада известное представление дают уже те воспоминания, что за последние годы все чаще стали публиковаться в нашей печати.

Однако сделанного до сих пор все-таки крайне мало по сравнению с тем, что может и должно быть сделано. Громадное количество людей, располагающих бесценным жизненным материалом, пока что еще не пишут своих воспоминаний, порой не знают, с какого конца за это взяться. Или пишут, но не получают достаточной поддержки и консультации, не видят достаточно ясной перспективы будущего использования своей работы.

Мне кажется, что своевременно поговорить об этих вопросах. Годы идут, люди уходят из жизни или стареют. Одно стирается в памяти, к другому чем дальше, тем все с большим напряжением приходится возвращаться, чтобы восстановить живые картины того времени.

Однако картины эти такой силы, что даже люди, никогда на войне не ведшие ни дневников, ни записей, и сейчас, спустя много лет, вспоминают многое с необыкновенной яркостью и живостью, в особенности, если чувствуют проявленный к этому интерес, если их вызывают на эти воспоминания и помогают им преодолеть то чувство неговорливой скромности, которое так свойственно многим героическим сыновьям и дочерям нашего народа.

Это чувство — святое чувство, но я не боюсь сказать, что все-таки некоторым людям надо помочь преодолеть это чувство, во имя того, чтобы не ушли в небытие многие из тех подвигов, что не вправе исчезнуть из истории.

В последние годы мне, например, в связи с работой над романом о войне довелось разговаривать с десятками ее участников. Я не говорю уже о том, какую это пользу принесло мне, как писателю, какую благодарность я испытываю к этим товарищам, откровенно и щедро поделившимся со мной своими воспоминаниями. Это очень важно для меня, но главное все-таки не в этом, а в том, что многие из тех людей, с которыми я говорил, могли бы оставить потомкам очень ценные воспоминания о войне. Но для того чтобы это было сделано, они нуждаются в ясности перспективы; для чего пишутся эти воспоминания, как. Где и в какой форме они могут быть использованы? Нуждаются они и в помощи, иногда в литературной записи с их слов, иногда в последующей редактуре, а иногда и просто в помощи литературным советом, консультацией по ходу уже начатой работы над воспоминаниями.

Оставив пока в стороне другие, в том числе организационные, формы помощи (я к ним потом вернусь), хочу сначала остановиться на вопросе литературной консультации.

«Как писать воспоминания? С чего начинать? О чем писать и о чем не писать? Что считать главным? Что считать в воспоминаниях нескромностью со своей стороны? Можно или нельзя использовать в воспоминаниях не только то, что ты видел сам, но и то, что ты слышал и знал во время войны от других лиц? Как быть со старыми дневниками в записями, в которых есть и такое, с чем ты сам спустя много лет не согласен? Как лучше: исправлять их или комментировать?».

Это только часть тех вопросов, что мне задавали товарищи, участники войны, и в личных разговорах, и в коллективных беседах на эту тему.

Я отвечал на эти вопросы как мог и как умел. Но чем чаще приходилось мне на них отвечать, тем все тверже складывалось у меня убеждение, что, во-первых, такая консультация очень и очень нужна людям и, во-вторых, такая консультация, конечно, дело коллективное! В ней должны участвовать многие писателя и военные журналисты. Один может удачнее и правильнее ответить на один вопрос, другой — на другой, третий — на третий. А так как людей, заинтересованных в ответах на такие вопросы, много, а сами эти люди рассеяны по бесчисленным, в том числе и далеким, уголкам нашей Родины, куда литераторы заглядывают не так уж часто, то было бы правильно привлечь к этому делу такую силу, как печать, радио, телевидение. Если коллективными усилиями начать делать это дело, то, думаю, найдется много заинтересованных читателей и слушателей. Они в дальнейшем смогут задавать через печать, радио, телевидение новые важные вопросы, на которые, нет сомнения, всегда сможет ответить если не один, так другой писатель.

Мне хочется призвать со страниц «Красной звезды» к тому, чтобы начать это важное дело в тех размерах, которых оно требует. Нельзя не радоваться тому, насколько больше за последнее время, по сравнению с предшествующими годами, появляется в печати статей и воспоминаний участников Великой Отечественной войны. То один, то другой забытый подвиг всплывает на страницах газет. Немало интересных мемуаров о войне напечатано в литературных журналах. Интереснейшие воспоминания и статьи наших военачальников, посвященные крупнейшим операциям Великой Отечественной войны, из номера в номер печатает «Военно-исторический журнал». Одну за другой книги воспоминаний выпускает Военное издательство.

Однако, думается, что в этом направлении и сейчас делается далеко не все. Для того чтобы создавалось и выходило еще больше хороших книг-воспоминаний о Великой Отечественной войне, нужно, на мой взгляд, принять некоторые дополнительные меры.

Во-первых, речь идет о той литературной консультации через печать, радио и телевидение, о которой я уже сказал.

Во-вторых, мне кажется, что и для литературной редактуры уже написанных воспоминаний, и для записи воспоминаний со слов участников войны, при должном общественном внимании к этому вопросу, могут быть привлечены куда более широкие литературные силы, чем сейчас. В частности, я думаю, что и к той, и к другой работе было бы очень полезно привлекать слушателей и выпускников Литературного института имени М. Горького в Москве, а также литературно одаренных студентов и выпускников филологических и особенно журналистских факультетов университетов.

Привлечение к такой работе должно рассматриваться литературной молодежью как ответственное, почетнее и в то же время профессионально полезное для них задание. Кстати сказать, я, например, думаю, что и работа над записью воспоминаний участника войны с его слов, и тщательная литературная редактура воспоминаний могут быть предметом дипломных работ и студентов литературного института, и студентов журналистских факультетов. Ведь и запись со слов участника событий, и литературная правка рукописи имеют самое прямое отношение к будущей профессии и молодого литератора, и молодого журналиста.

Добавлю, что на основании такой работы можно с большой долей достоверности судить об уровне общей зрелости человека, об уровне его образованности, о его литературном и журналистском профессиональном уровне и даже о его собственной одаренности!

Разумеется, говоря о привлечении молодежи, я ставлю вопрос о том, чтобы нагрузить на ее плечи только часть этой работы, которая, кстати сказать, будет иметь большое воспитательное значение. Другая часть работы по-прежему останется на плечах литераторов и журналистов старшего поколения, которые и сейчас немало делают в этом смысле, но могут делать еще больше.

Думаю, наконец, что если областные издательства во всех концах страны начнут проявлять больше интереса к публикации воспоминаний о Великой Отечественной войне, то в редакциях областных и городских газет найдется немало талантливых и умелых журналистов, готовых в той или иной форме помочь созданию таких книг.

В-третьих, по-моему, необходимо создать при Военном издательстве, с участием комиссии по военной литературе Союза писателей, большой и обеспеченный высококвалифицированными кадрами кабинет стенографической записи, который бы осуществлял эти записи и в Москве и, в случае необходимости, с выездами на места. Участие в такой работе Союза писателей может выразиться в том, что ряд литераторов (причем тут надо сделать ставку прежде всего на молодежь) будет присутствовать при этой записи, помогая составить ее план, а порой своими вопросами помогая тому или иному участнику войны полней и шире рассказать то, что должно быть записано. Ведь не секрет, — я мог бы подтвердить это на десятках примеров, — что стенографическая запись получается гораздо живей и богаче, когда тот, кто вспоминает, не просто диктует стенографистке, а рассказывает, обращаясь к живому, заинтересованному собеседнику.

Разумеется, это дело требует средств, а возможности не безграничны. Поэтому такой кабинет стенографической записи должен быть рассчитан на запись тех воспоминаний, которые, судя по представленному плану или уже написанному началу, а также с учетом военного опыта самого мемуариста, могут, в принципе, предполагаться к изданию.

Но этим дело не ограничивается. Воспоминаний всегда будет писаться больше, чем издаваться. Есть и будут воспоминания, и их очень и очень много, которые нельзя издать в виде книги. Иногда они слишком отрывочны для этого, иногда, наоборот, будучи очень объемистыми, взятые в целом, не представляют, однако, достаточного интереса. Иногда, хотя в них и содержатся ценные для истории факты, но написаны они языком настолько далеким от сколько-нибудь приемлемого литературного слога, что в них пришлось бы переписывать каждое слово. Иногда это воспоминания, которые в основном повторяют то, что уже написано и издано, однако в тех или иных своих частях все же сохраняют ценность человеческого документа или содержат в себе, пусть немногочисленные, но драгоценные для будущих писателей и историков черточки и подробности.

Думаю, что вовсе не надо тешить каждого участника войны, севшего за воспоминания, тем, что они непременно будут изданы. Наоборот, очевидно, только меньшинство воспоминаний в конце концов станут книгами, а большинство так и останутся рукописями.

Но мне кажется, что это высказанное с полной прямотой соображение все-таки не может оттолкнуть от работы большинство людей, желающих написать свои воспоминания о войне.

Во-первых, никто не может сказать заранее, какие воспоминания будут впоследствии изданы, а какие нет. Во-вторых, у громадного большинства людей, пишущих или желающих написать свои воспоминания об Отечественной войне, это желание связано не столько с мечтой увидеть свои имена в печати, сколько с потребностью рассказать для истории о том подвиге народа, участниками которого они были.

Я убежден, что многие люди примирятся с тем, что их воспоминания не попадут в печать. Но они вовсе не захотят примириться с тем, чтобы их труд вообще пропал втуне, чтобы их рукописи исчезли где-то в недрах редакций или, будучи возвращены, сгнили у них дома.

Рукопись воспоминаний может не попасть в печать, но она должна быть заботливо сохранена для истории, у автора должно быть сознание, что если не весь его труд, то хотя бы какая-то частица этого труда, не сейчас, так много лет спустя, сохранившись, пригодится будущему историку, исследователю, летописцу великой войны.

Я, конечно, знаю, что у нас есть архивы, что в этих архивах хранятся многие рукописи, в том числе и рукописи воспоминаний, но, думается, что было бы целесообразно где-то, может быть, при Центральном военном архиве, создать специальный отдел неизданных рукописей воспоминаний участников Отечественной войны. Надо создать такой специальный отдел архива и широко оповестить о его создании через печать. Автор каждой по тем или иным причинам неизданной рукописи воспоминаний должен твердо знать, куда он может направить ее на вечное хранение, и должен получить благодарность с подтверждением, что его рукопись получена и находится на хранении за таким-то номером.

Мне кажется, что такая организация дела будет отвечать желаниям очень и очень многих участников Великой Отечественной войны.

Константин Симонов.

Красная звезда. 1960. 17 апреля (№ 91).

Как писать мемуары... (II)

 Опубликованная в нашей газете 17 апреля с. г. статья Константина Симонова «О воспоминаниях участников войны» вызвала большой интерес среди читателей. Участник Великой Отечественной войны бывший разведчик И. Горенко пишет: «Я многое помню о войне. У меня сохранились от времени пожелтевшие листки дневника. Не раз я брался за перо. Потом бросал, снова писал и снова бросал, не зная, с чего начать и чем кончить. Прочел статью Симонова и опять хочется взяться за перо».

Многие товарищи в своих письмах просят посоветовать, как писать воспоминания, как рассказать о главном и важном. Редакция обратилась с этими вопросами к писателю К. Симонову. Ниже публикуется его статья, в которой даются ответы на вопросы читателей.

ПЕРЕД ГЛАЗАМИ — БОЕВОЕ ПРОШЛОЕ

Константин СИМОНОВ

Мне очень хочется в меру сил помочь своими советами тем из товарищей-фронтовиков, которые, работая над воспоминаниями о войне, нуждаются в такой помощи. При этом я понимаю, конечно, что мои советы отнюдь не бесспорны.

Во-первых, мой писательский опыт недостаточен для того, чтобы придавать излишне большое значение своим литературным советам.

Во-вторых, в этих советах есть известный элемент случайности: они родились как ответы на вопросы, заданные мне во время различных бесед. И участвуй в этих беседах другие люди, они могли бы задать и другие вопросы.

Но, как говорится, «лиха беда начало». Мне не хочется ограничиваться только высказанными в предыдущих заметках призывами, у меня есть потребность вложить в общее дело свою скромную, но практическую лепту.

Хочу подчеркнуть, что речь пойдет главным образом о советах тем людям, которые пишут или пытаются писать сами, без помощи записывающего, с их слов литератора (эта помощь в такой форме далеко не всегда и нужна).

Недавно мне пришлось встретиться с любопытной рукописью. Один заслуженный товарищ, участник Великой Отечественной войны, судя по рукописи, много переживший, побывавший в тяжелых боях и во главе своей части достойно прошедший эти бои, когда сел писать воспоминания, почувствовал неуверенность в собственных силах и взял себе соавтора. И вот, читая итог этой совместной работы, я почувствовал резкое несоответствие между человеком, пережившим все то, о чем он пробовал писать, и самой рукописью. Он был человеком военным, бывалым, а в рукописи было что-то очень «литературное», напоминавшее штампы поспешных газетных статей. В ней было чуть ли не на каждой странице перемешано существенное, правдивое и по-военному точное со штампами, красивыми словами и общими фразами.

Я заинтересовался, в чем тут дело, и стал расспрашивать автора воспоминаний об одном из эпизодов.

И вдруг он сказал мне: «Да нет! Все это было вовсе не так, как тут написано, по-другому!». И очень живым языком, грубовато, но образно нарисовал мне всю картину со всеми ее подробностями. Его встреча во время боя с командиром соседней части, как живая, встала перед моими глазами.

«Тут было слишком много подробностей, эти подробности мы убрали, оставили только суть...» — после своего очень живого рассказа, словно оправдываясь, добавил мой собеседник.

А эти-то подробности как раз и были самым интересным для меня, как слушателя! Они рисовали обстановку; по этим подробностям можно было понять, что и как происходило в те дни под Москвой, и именно под Москвой, а не на Курской дуге, и именно в 1941, а не в 1943 году! Какое настроение было у людей, какие шли разговоры, что было характерным именно здесь при сложившихся тогда обстоятельствах.

В этой рукописи (а я убежден, что при верном направлении работы из нее все-таки выйдет хорошая книжка воспоминаний) был еще один типичный недостаток. Во-первых, как я уже сказал, многие подробности были заменены общими местами и общими словами, а во-вторых, было смешано между собой то, что человек видел и пережил сам, с тем, что он брал из боевых донесений, из документов, которыми он располагал.

Предположим, командир полка рассказывает о том, как он находился на своем НП, а потом направился в батальон и там под его командой отбили атаку... Все это абсолютно достоверно. Но сразу же вслед за этим вдруг идет описание действий разведчиков, вместе с которыми он не был. Он не был с ними, но тем не менее пишет о том, как разведчики сидели и разговаривали в трех шагах от шоссе, по которому шли немцы, и о чем они думали, следя за немцами...

И сразу воспоминания превращаются в плохую литературщину, неудачную попытку написать полухудожественное произведение; неудачную потому, что я, читатель, сразу перестаю верить этой вещи. Мне уже не ясно — что в ней видел своими глазами сам автор, о чем ему рассказали другие и что взято им из документов? Оговорюсь, что вообще приводить в воспоминаниях документы, разумеется, не грех. Грех в другом — когда взятое из архива донесение перетолковывается своими словами так, словно автор сам присутствовал при всем этом.

Это очень серьезный и довольно сложный вопрос. Командир пишет свои мемуары о действиях своей части и о себе, и, чаще всего, это для него неразделимо. Естественно, что сам он не мог всюду присутствовать, все видеть своими глазами. А написать он хочет не только о том, что видел, но и о том, что знал.

Ну, что ж, это его право, но при этом ему нельзя забывать одного требования. Он должен писать так, чтобы всегда было видно; где его личные воспоминания — то, чему он сам был свидетелем, где рассказывается о том, что он слышал от других, и где, наконец, сведения, почерпнутые им из документов.

Иногда, читая воспоминания о том или ином бое, испытываешь недоумение: начинает казаться, что автор воспоминаний на одном и том же отрезке времени лично присутствовал в разных своих подразделениях на разных боевых участках. Этого, конечно, не могло быть, да и не было. И автор пишет так вовсе не из-за недостатка скромности. Наоборот, он хочет рассказать не только о себе, а и о том, как воевали его товарищи, его подчиненные, что происходило в каждом из его батальонов, в каждой из его рот. Но делает он это неумело. Пробует об этом писать так, как будто он все сразу и во всех местах видел своими глазами.

Больше того, стараясь получше, потеплей рассказать о товарищах, иной автор воспоминаний начинает даже писать о том, что они думали, что они чувствовали. При этом он забывает, что воспоминания — всегда рассказ от первого, от своего собственного лица, а в таком рассказе автор может говорить только о том, что он сам думает и чувствует.

Конечно, другие люди могут ему рассказать о своих думах и чувствах, и он может это запомнить и пересказать. Может он и представить себе, что в ту или иную минуту боя думают и чувствуют другие люди, но в этом случае он должен так и сказать: «Я невольно представил себе, что сейчас думает и чувствует мой оставшийся в окружении командир роты, как он тревожится, как он ждет нашей помощи...».

Я, конечно, привел эту фразу просто для примера. Можно сказать в другом случае и по-другому, скажем: «Я посмотрел ему в лицо и, по-моему, правильно прочел его мысли — в эту минуту он думал, что лучше сложить голову, чем отступить здесь, под Москвой...».

И эту вторую фразу я привел тоже, конечно, лишь для примера. Тут важны не литературные обороты. Тут важен принцип. Рассказывая от первого лица, нельзя изображать себя всезнающим и всюду присутствующим.

Еще раз хочу подчеркнуть, что эту очень распространенную ошибку товарищи, пишущие воспоминания, как правило, совершают по неопытности, а вовсе не от недостатка скромности.

Если вернуться к примеру тех воспоминаний, с которых я начал этот разговор, то командир полка, разумеется, может в своих воспоминаниях рассказать и о том, что думали и чувствовали разведчика, лежа у шоссе в трех шагах от немцев, но для такого рассказа нужно найти форму, не противоречащую самой форме воспоминаний от первого лица. Разведчики могли, докладывая ему о результатах своей разведки, попутно рассказать и о своих переживаниях, и рассказать очень живо так, что ему это запомнилось на много лет. Если они ему не докладывали непосредственно, то он мог услышать об этом из вторых уст, от человека, слушавшего их доклад и запомнившего их рассказ. И в той, и в другой, а, может быть, и в какой-то иной форме все это может войти в воспоминания.

Вообще же, если мы и дальше будем разбирать вопрос на этом примере, воспоминания командира полка тем и отличаются от «истории полка», что в них речь идет от первого лица, что человек рассказывает о себе как о командире полка и о том полке, которым именно он командовал.

И хотя в таких воспоминаниях могут приводиться и документы, и оставшиеся в памяти рассказы других людей, и цитироваться их дневники и письма, все-таки главной канвой всего этого должны быть воспоминания о том, что сам автор лично знал, видел, чувствовал. Конечно, это не воспоминания о себе, это прежде всего воспоминания о том великом деле, в котором ты принимал посильное участие, и о воевавших вместе с тобой людях, но и это дело и эти люди должны быть изображены в воспоминаниях прежде всего такими, какими их видели именно твои глаза.

У нас иногда боятся употреблять местоимение «Я», видят в этом какую-то нескромность. Вряд ли это верно. В воспоминаниях не обойтись без слов «Я», на то они и воспоминания. И нескромные воспоминания получаются не тогда, когда в них употребляется слово «Я», а когда автор придает этому «Я» излишне большое значение, недооценивает роль других людей и переоценивает свою. Так что дело не в том, сколько раз автор употребил слово «Я». Дело в том, ради чего он ведет рассказ: ради того, чтобы воссоздать картину истории такой, какой он ее увидел, или ради того, чтобы выпятить в этой истории роль своей собственной личности. (Надо для справедливости сказать, что не в пример многим западным мемуарам о войне у нас с таким самовыпчиванием, за редкими исключениями, почти не встречаешься).

Очень важно, работая над воспоминаниями, уметь найти правильную пропорцию между общим и частным. У нас уже есть краткие очерки истории Великой Отечественной войны. Начинает выходить из печати ее большая, многотомная история. Общий ход войны общеизвестен. Поэтому автору воспоминаний лучше ближе держаться к тем событиям, которые он намерен изложить на основании собственного участия в них. Длинные предисловия, излагающие общеизвестные события большого масштаба, иногда очень портят воспоминания.

Конечно, право каждого автора изложить общую обстановку, высказать общие мысли о войне, но, думается, что в таком жанре, как воспоминания, такие общие размышления ценнее всего тогда, когда они одновременно сохраняют в себе и конкретность. То есть, к примеру, если командир полка начинает свои воспоминания с последних дней затишья перед наступлением фашистов на Курской дуге, то будет хорошо, если он расскажет об атмосфере этих последних предгрозовых дней затишья не общими фразами, обрисовывающими историческую обстановку, а, мобилизовав свою память, попробует рассказать, что именно он, командир полка, стоявшего на Курской дуге, думал в те последние июньские дни 1943 года о наших силах и о силах немцев, об общей обстановке и о будущем ходе войны.

Некоторые авторы воспоминаний боятся излишних подробностей и при этом часто опускают такие подробности, которые не только не излишни, а, наоборот, очень важны для, понимания всей атмосферы происходившего на фронте в изображаемое автором время.

Вопрос о том, что считать важным и что неважным, — чрезвычайно серьезный вопрос и для автора воспоминаний, и для их будущего читателя. О том, как в общих чертах проходила война, что началась она с неудач, а кончилась победой, читатель наслышан. В воспоминаниях участников для читателя всегда дороже услышать живой голос живого свидетеля событий. И если этот голос не будет рассказывать о подробностях, а, пренебрегая ими, будет кратко докладывать: «В таком-то бою наша дивизия, опрокинув неприятеля...» — это не заинтересует читателя.

Читателю интересно, как все это происходило, как началась артподготовка, какая тишина предшествовала ей, какое было напряжение у всех окружающих, о чем думал и что чувствовал автор этих записок в те минуты перед началом боя, когда вот-вот должна начаться артподготовка, волновался ли он, что его беспокоило. Может быть, его беспокоило, что для артподготовки мало одного боекомплекта, может быть, он волновался за слабого, по его мнению, и только что назначенного командира батальона. Ведь перед боем один думает об одном, другой — о другом. И по-разному думают люди, и по-разному действуют. Важно показать взаимоотношения людей. Как проявляет свою озабоченность ходом боя один командир и как другой. Один командир дивизии, к примеру, требует сведений о ходе боя сразу же после его начала, другой — дает время развернуться бою; у одного — один характер, у другого — другой. Один подгоняет, другой дает время людям проявить инициативу, не дергает их до получения первого донесения. Это как раз и интересно читателю. Интересны ему и такие подробности: какая была погода, как обстояло дело с подвозом продовольствия, как было с табаком и т. д. и т. п. Ведь все это подробности, которые определяют настроение людей и ту степень трудностей, которые им приходилось преодолевать.

Иногда, когда мы начинаем писать, собственные воспоминания кажутся нам очень длинными. Бесконечно длинными их писать, конечно, нельзя. Место надо экономить. Но его нельзя экономить за счет того, чтобы стараться сказать обо всем понемногу. Лучше выбрать один, другой, третий наиболее интересные эпизоды, наиболее интересных по своим характерам людей, наиболее интересные примеры их поведения, но зато уж об этом рассказать подробно, не жалея места и времени. А связь между такими главными эпизодами можно дать иногда всего тремя словами — тут экономия как раз к месту.

Ошибка, которую часто допускают товарищи, пишущие воспоминания, — это стремление сказать обо всем поровну, обо всем с одинаковой мерой подробности. Для того чтобы подчеркнуть, насколько это неверно, стоит вспомнить кино. Представьте себе картину, снятую всю на одних, так называемых «средних планах». Люди в такой картине все время одного размера, они не удаляются от вас и не приближаются к вам, вы ни разу не видите ни одного лица подробно, близко от себя, во весь экран. Такую однообразно ровную картину просто трудно было бы смотреть. И роман, где всё описано с одинаковой мерой подробности, тоже было бы неинтересно читать. То же самое относится и к воспоминаниям.

Мне думается, что в этом смысле сама человеческая память того, кто садится за воспоминания, подталкивает его на верный путь, она сама, как правило, сохраняет в наибольших подробностях самое яркое, самое запоминавшееся в жизни, и на нее в этом смысле нужно опираться. То, что как сквозь сито бесследно ушло из памяти, надо восстанавливать очень кратко, только чтобы не было прорех; чтобы сохранялась известная связность повествования. Но то, что сохранила память, надо рассказать подробно, не боясь, что эти подробности покажутся неинтересными.

Поступки человека складываются из подробностей, они в определенной связи, зацепляются в жизни друг за друга, и, чтобы представить себе жизнь, поведение человека, очень часто надо проследить всю цепь его поступков. Если произвольно порвать эту цепь, то порой может сделаться неясным, почему именно так, а не иначе повел себя человек в том или другом случае.

Очень важны подробности, которые бросают яркий свет на поведение людей, на их характеры. Не менее важны подробности, определяющие время действия, характерные именно для того или другого этапа войны. Подробности — неповторимые черточки времени. 

Подробности, однако, есть и такие, которые не имеют отношения ни к боям, ни к другим событиям войны, ни к чему-либо существенному в личном поведении человека: это подробности — анекдоты, мелочи, которые, конечно, вовсе не обязательно совать в повествование.

В свое время очень мало кто вел дневники на фронте, этому мешало слишком многое. И все же у некоторых товарищей сохранились дневники того времени.

Эти дневники, конечно, драгоценный материал для человека, пишущего воспоминания. Иногда дневник может стать даже основной частью воспоминаний.

Тут возникают и известные трудности! Прошло много лет, автор воспоминаний сейчас имеет возможность ретроспективным взглядом окинуть всю войну и в связи с этим по-другому переоценить кое-что из того, что он в свое время занес в дневники. Сейчас, спустя много лет, он и знает кое-что такое, чего не знал тогда. Словом, бывает так, что некоторые тогдашние записи приходят в противоречие и с его сегодняшними взглядами и с исторически сложившейся объективной истиной.

Как быть в таких случаях? Конечно, автор — хозяин своего дневника, он может его включать и не включать в воспоминания, может одни записи из него брать, в другие опускать. Может он в конце концов и приводить из своего дневника такие записи, с которыми он сейчас не согласен, но которые были характерны для него в то время, приводить их в комментировать с точки зрения своих сегодняшних взглядов на вещи.

Можно поступать по-разному. Не следует делать только одного: сохраняя в дневнике старые даты, вписывать в него новые мысли, свойственные автору теперь, но не свойственные ему тогда. Даже при всей своей правильности эти мысли, вставленные в дневник спустя 15—20 лет, будут выглядеть заплатками, будут казаться неестественными или недостаточно обоснованными для того времени. Такого насилия над собственными дневниками не надо производить никогда, ни в каких случаях.

А теперь одно соображение, относящееся к тем воспоминаниям, которые авторы задумывают не как книгу, а как небольшой по размерам материал для журнала или газеты.

Мне кажется, что в таком материале предпочтительно сосредоточиться на чем-то одном. Когда человек стремится в небольшом по объему материале рассказать как можно больше, чуть ли не весь свой жизненный путь или боевой путь своей части, из этого выходит обычно нечто среднее между воспоминаниями и статьей. Он, как говорится, садится между двух стульев. Если же человек сосредоточится на каком-то одном, но особенно хорошо характеризующем время и людей эпизоде, то читать это обычно бывает гораздо интереснее.

Надо всегда помнить, что воспоминания — это живой рассказ одного человека другим людям. Не надо каменеть, садясь к письменному столу и беря в руки перо, не надо чувствовать себя скованным. Очень полезно мысленно представить себе, что ты рассказываешь свои воспоминания друзьям, именно рассказываешь, а не пишешь. Может быть, такой совет звучит примитивно, но по-моему он важен. Представьте себе, что перед вами сидят люди и вы им рассказываете. Никогда не оставайтесь в своем сознании наедине с бумагой, хотя вы и пишете, сидя один в комнате. «Вот как это было, товарищи, вот что я тогда поутру почувствовал… вот как пришли… вот что сказали… И вот что получилось…». Этой живой интонации рассказа, этого воображаемого контакта с сидящими перед вами людьми не надо терять, когда вы садитесь писать.

Кроме того, очень важно, садясь писать, заранее хотя бы попробовать представить себе аудиторию: с кем вы разговариваете, кому рассказываете? Это во многом определит и то, как вы будете говорить. Естественно, что вы по-разному будете рассказывать об одном и том же школьникам старших классов, или студентам, или более взрослой аудитории, или солдатам, которые не были на войне, или, наконец, бывшим фронтовикам. Если вы, к примеру, рассказываете школьникам, то вам, как говорится, придется очень многое «разжевывать», так как они о ряде вещей, связанных с войной, вообще не имеют представления: в другой аудитории, скажем, в военной, такое «разжевывание», наоборот, совершенно излишне. Конечно, книгу воспоминаний будут читать разные люди, но все же полезно заранее решить, кто будет ее основной читатель.

В войне участвовали миллионы людей. Не удивительно, что среди них немало лиц с литературным дарованием. Можно перечислить десятки книг стихов и много романов, повестей, рассказов, очень талантливо написанных людьми, которые во время войны, воюя на фронте, и не помышляли впоследствии стать писателями. Таких произведений появляется все больше, и, быть может, даже самые лучшие в нашей литературе вещи о войне создадут не те из нас, кто уже во время войны был писателем, а те, кто был тогда бойцом и командиром и лишь много позже вступил на литературный путь.

Во многих книгах да и в рукописях воспоминаний, авторы которых вовсе не претендуют на то, чтобы записаться в профессиональные литераторы, тем не менее чувствуются явные литературные способности, умение не только достоверно, но и живо, образно рассказать о своей боевой жизни.

Однако бывают и заблуждения, портящие воспоминания, которые могли бы стать прекрасными документами эпохи.

Некоторые авторы воспоминаний без достаточных к тому оснований стремятся стать писателями, а свои воспоминания превратить в повести или романы, перемешать в них правду с выдумкой, сделать, как им кажется, позанимательнее для читателя. Порой такой автор воспоминаний и обладает богатым запасом впечатлений, и владеет пером в достаточной степени, чтобы изложить эти впечатления, но форма записок начинает казаться ему слишком скромной. И в результате он приносит куда-нибудь в редакцию совершенно беспомощный роман, в котором драгоценные жизненные факты в конец или почти в конец испорчены дурной литературной обработкой. Прочитаешь такую вещь, и в первую минуту не знаешь: ни что делать с ней, ни что сказать автору — почтенному и уважаемому человеку, совершившему наивную ребяческую ошибку.

Однажды в журнал, в редакции которого я работал, один участник войны принес именно такую рукопись. Это была длинная и очень плохо, с художественной точки зрения, написанная повесть. Однако чувствовалось, что за повестью стоит человек, хотя и не имеющий ни малейшего представления о том, как писать художественные произведения, но умный, думающий, наблюдательный и замечательно знающий все то, о чем он написал такую беспомощную повесть. К чести этого человека, надо сказать, что после многочасового и очень тяжелого разговора в редакции он нашел в себе мужество сесть на несколько месяцев и, если можно так выразиться, «разлитературить» то, что им было написано, превратить свою неудачную повесть в хорошие документальные записки о том, что он видел и пережил. Кстати сказать, эти записки были напечатаны и пользовались большим вниманием читателей.

В данном случае конец истории оказался хорошим, но так бывает далеко не всегда, бывает, что человек, необдуманно взявшийся облекать свои записки в литературную форму, потом уже так и не может расстаться с этой неудачной идеей, и вся работа его идет прахом.

Я говорю об этом потому, что это всегда бывает очень обидно, и хочется, чтобы товарищи, готовые неосторожно вступить на путь «олитературивания» своих мемуаров, семь раз отмеривали, прежде чем резать.

Но бывают и случаи не только обидные, но и нетерпимые, когда такое «олитературивание» производит не сам автор, а какой-нибудь и недостаточно способный, и недостаточно серьезный литератор, не обладающий ни вкусом, ни чувством ответственности. Мне доводилось встречаться с такого рода воспоминаниями, облеченными в нестерпимо бойкую, порой даже компрометирующую автора форму.

В большинстве случаев авторам воспоминаний помогают добросовестные люди. Но я думаю, что не лишне будет все-таки призвать к известной бдительности и разборчивости в выборе сотрудников. Избыток доверия со стороны автора воспоминаний иногда превращает честный документ времени в дешевую литературную стряпню. А это ровно никому не нужно.

В высказанных здесь советах и размышлениях есть, конечно, известный элемент субъективности, т. е. моего собственного писательского мнения, основанного на собственном опыте, и поэтому в чем-то, естественно, расходящегося с мнением и опытом других писателей. Однако меня успокаивает то, что, наверно, другие писатели, мои товарищи по работе, тоже выскажутся по этим вопросам и у читателей будет полная возможность отобрать для своей практической работы то, что им покажется наиболее правильным и полезным. 

Красная звезда. 1960. 27 апреля (№ 99).

paul-atrydes.livejournal.com/96983.html

Как писать мемуары... (III)

 О ВОСПОМИНАНИЯХ УЧАСТНИКОВ ВОЙНЫ

ЗАМЕТКИ ИСТОРИКА

В своих выступлениях на страницах «Красной звезды» писатель Константин Симонов поднял актуальные вопросы, связанные с воспоминаниями участников войны. Мне, как историку, также хотелось высказать некоторые свои соображения по этому поводу.

Никто, конечно, не будет возражать против того, что воспоминания участников войны — это документы большой важности и к ним следует относиться со всей серьезностью. Только тот, кто участвовал в войне, кто пережил ее, кто видел ее своими глазами, способен наиболее полно, ярко и достоверно передать и запечатлеть в произведениях литературы, искусства, в военно-исторических трудах героический подвиг советского народа и его армии.

Декабрист Ф. Н. Глинка — участник Отечественной войны 1812 года — писал: «Один только историк-самовидец может описать каждое воинское действие столь живыми красками, так справедливо и так обстоятельно, чтоб читатель видел ясно, как пред собственными глазами, стройный ряд предшествовавших обстоятельств каждого сражения, видал бы самое сражение». И, обращаясь к историку, Ф. Глинка призывал: «Опиши героев бывших, и тогда история твоя родит героев времен будущих».

Именно об этом пишет К. М. Симонов, справедливо ратуя за то, чтобы собрать воедино коллективную память участников войны и сделать ее достоянием народа. И мне хочется присоединиться к голосу писателя, поддержать его практические рекомендации об организации помощи авторам воспоминаний, об активизации этой работы и о разумном использовании ее результатов.

Воспоминания — это не только мемуарное литературное произведение, но и важный военно-исторический источник. И в этом — их наибольшая ценность. Историк Великой Отечественной войны, исследующий отдельные бои, сражения, операции, сплошь и рядом сталкивается с такими трудностями, которые без помощи непосредственного участника событий он не в состоянии преодолеть. Если на вопрос, как протекал тот или иной бой, та или иная операция, он находит ответы в документах, отложившихся в архивах, то на вопрос, почему именно эти события развивались так, а не иначе, историк зачастую не находит ответов. И отнюдь не потому, что ответы на эти вопросы находятся где-то в недоступных сейфах. Нет. Они хранятся в памяти непосредственных участников боев и сражений.

Как известно, многие решения принимались на поле боя, в ходе операции, распоряжения и приказы отдавались устно, по телефону и не всегда затем фиксировались в документах. Никакая документация не в состоянии полностью воспроизвести и воссоздать действительную картину происходивших событий, передать характер, напряженность, так сказать, «дух» боя и сражения.

Этого можно достичь лишь в сочетании и сопоставлении документов и воспоминаний непосредственных участников событий. Лишь тогда боевые действия приобретают конкретный характер со всеми специфическими их особенностями, присущими только данному бою, данной операции. Выступая перед слушателями и преподавателями Военной академии имени М. В. Фрунзе, Министр Обороны СССР Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский говорил: «Не располагая свидетельствами организаторов и руководителей операций, наши военные историки часто не могут по имеющимся документам с достаточной полнотой восстановить действительную картину тех или иных событий. Поэтому, к нашему огорчению, бывает и так, что авторы, вольно или невольно, настолько «обобщают и приглаживают» события, что живые участники их подчас не могут узнать операции, не всегда находят в таких описаниях события и факты, которые имеют иногда исключительно важное значение».

И это действительно так. В исторических описаниях операций, в том числе и таких крупнейших, как Московская, Сталинградская, Курская, Белорусская, Берлинская, и других есть еще много «белых пятен». Причем остаются невыясненными наиболее принципиальные вопросы, связанные с подготовкой, планированием и организацией операций, т. е. такие вопросы, которые характеризуют творческую, напряженную деятельность наших полководцев и военачальников, раскрывают процесс развития советского военного искусства. Воспоминания активных участников войны, и прежде всего воспоминания наших военачальников, могут восполнить этот пробел. Они способны обогатить военную историю живым рассказом о фактах и событиях, им известных и ими пережитых.

Здесь мы подходим к тем вопросам, которые так часто задавались участниками войны не только писателям, но и нам, историкам: «Как писать воспоминания? О чем писать и о чем не писать? Что считать главным?».

Единого рецепта здесь, конечно, нельзя предложить. Каждый может писать по-своему, но не забывая о том, что писать надо грамотно, исторически правдиво. Вполне правомерно говорит К. Симонов, что пишущим потребуется помощь и опытных, и молодых писателей, полезны будут им и литературные консультации, а также привлечение слушателей и выпускников филологических и журналистских факультетов университета для литературного редактирования воспоминаний. Такая помощь со стороны писателей и журналистов желательна, и она будет, безусловно, полезной. Но, на наш взгляд, это не главное. Да к тому же опубликованные в Военном издательстве книги-воспоминания в своем большинстве не вызывают беспокойства с литературной стороны. Скажем больше: некоторые из опубликованных воспоминаний настолько литературно отработаны, в них введены такие «красивые» обороты и диалоги действующих лиц, что читаешь книгу и забываешь, что ее писал боевой генерал, а не писатель.

Если ознакомиться с опубликованными книгами и статьями-воспоминаниями, то не трудно выделить две основные формы, два стиля, получивших наибольшее распространение в нашей военно-мемуарной литературе. Одни авторы стремятся облечь свои воспоминания в форму литературно-художественного произведения, а другие — придать им характер военно-исторического исследования, пытаясь подробно, в хронологической последовательности, с привлечением архивных документов и ссылками на них изложить события, свидетелями и участниками которых они были. Получается некая разновидность произведения полумемуарного, полуисторического характера.

Возникает вопрос: следует ли военному человеку, пишущему воспоминания о войне, приспосабливаться к стилю писателя или к стилю историка? Думаю, что не следует. Надо оставаться самим собой — военным специалистом и излагать явления, факты и мысли своим профессиональным почерком.

К. Симонов высказал ряд полезных советов о том, как нужно писать воспоминания. Но при этом следует подчеркнуть и другую сторону вопроса — о чем писать. Ценность военных мемуаров — в личном восприятии военных событий, в их анализе и оценке. Воспоминания участников войны — это не биографии пишущих, а произведения, имеющие научно общественный интерес. Они должны помочь всесторонне раскрыть и познать определенные, конкретные военно-исторические события, дать возможность не только прочувствовать, но и глубоко осмыслить причины успеха или неудач операции и боя.

Можно было бы и не останавливаться на этих, казалось бы, само собой разумеющихся положениях. Но опубликованные воспоминания активных участников войны и рукописи, в большом количестве поступающие в «Военно-исторический журнал», заставляют серьезно задуматься об общей направленности военно-мемуарной литературы.

Задуматься потому, что многие военные авторы воспоминаний в угоду занимательности вместо серьезного размышления над пережитым и виденным увлекаются описанием, может быть, и интересных, но малозначительных эпизодов, стремятся подробно передать встречи, переговоры, беседы с высшими военачальниками и подчиненными, отводя им значительное место.

Автор таких воспоминаний, не имея возможности теперь, спустя много лег, вспомнить в деталях многочисленные встречи и беседы, вынужден сочинять их, часто прибегая в этих случаях к услугам литературного редактора, фамилия которого, чуть ли не как соавтора, помещается на обороте титульного листа. Понятно, что такое сочинительство не улучшает воспоминаний, а лишь обесценивает их, лишает их самого существенного, самого главного — правдивости. Отсюда непременное правило для пишущих воспоминания: писать лишь о тех событиях, непосредственным участником которых он был, лишь о том, что он видел сам, что пережил и что имеет историко-познавательный или военно-научный интерес.

Вот почему правильные ответы на вопросы: «Как писать воспоминания? О чем писать и о чем не писать?», приобретают не только методологическое, но и важное научное значение. Здесь, кроме литературных консультаций, большую помощь авторам должна оказать военная печать конкретным критическим разбором выходящей военно-мемуарной литературы. Но пока что она стоит в стороне от этого важного дела. Давно уже изданы воспоминания Маршала Советского Союза А. И. Еременко «На Западном направлении», Маршала Советского Союза В. И. Чуйкова «Начало пути», генерал-полковника Н. П. Пухова «Годы испытаний», генерал-лейтенанта Н. К. Попеля «В тяжкую пору», генерал-лейтенанта П. Г. Кузнецова «Дни боевые» и др. но обстоятельных рецензий на эти книги (за исключением книги «На Западном направлении») до сих пор не было ни в журналах, ни в газетах (в том числе, к сожалению, и в «Красной звезде»). Между тем критический разбор был бы весьма полезен и написавшим свои воспоминания, и тем, кто над ними еще трудится. А последних немало. Только в этом году Военное издательство, например, планирует опубликовать воспоминания Главного маршала артиллерии Н. Н. Воронова, Маршала авиации С. А. Красовского, генерала армии А. В. Хрулева, генерала армии С. Г. Поплавского, генерал-полковника И. В. Болдина, генерал-лейтенанта И. С. Стрельбицкого, адмирала А. Г. Головко.

Константин Симонов выдвинул ряд практических предложений по улучшению подготовки и издания военно-мемуарной литературы. Как бы хотелось, чтобы они не повисли в воздухе, а стали, допустим, предметом обсуждения в Главном Политическом Управлении. Может быть, не все из того, что предлагает К. Симонов, приемлемо. Но в его предложениях есть основа для делового разговора. В частности, почему бы не организовать помощь тем участникам войны, которым есть что рассказать, но по различным обстоятельствам они не имеют возможности сами изложить свои мысли и воспоминания на бумаге. Необходимо создать кабинеты стенографической записи и консультационные пункты при Военном издательстве, Центральном Доме Советской Армии или Центральном Музее Советской Армии, при окружных Домах офицеров. Наконец, к этому делу следует привлечь военно-исторические секции военно-научных обществ (ВНО).

Заслуживает всяческой поддержки мысль, высказанная тов. Симоновым, об организации специального отдела (Рукописного фонда) при Архиве Министерства Обороны СССР, где бы хранились неизданные рукописи воспоминаний участников минувшей войны. Следует начать хотя бы с того, чтобы собрать в одно место неопубликованные рукописи воспоминаний участников войны, хранящиеся в различных учреждениях и ведомствах: в Институте истории Академии наук СССР, в Отделе истории Великой Отечественной войны Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, в военно-историческом отделе Генерального штаба, в издательствах и редакциях журналов.

Рукописи воспоминаний, сосредоточенные в одном месте, дадут возможность писателям, историкам и всем, кто интересуется историей Великой Отечественной войны, знакомиться с ними и изучать их. Кроме того, представится возможность сгруппировать рукописи по отдельным периодам, этапам и операциям и затем издавать их в виде тематических сборников, таких, например, как «Воспоминания участников битвы под Москвой». «Воспоминания участников битвы под Сталинградом» и другие.

Словом, мы ведем речь о том, чтобы на воспоминания участников воины было обращено самое пристальное внимание. Ведь эти драгоценные рукописи, так же, как и архивные документы, мы обязаны хранить и беречь как непосредственное свидетельство героического подвига советских людей в годы минувшей войны.

Полковник П. ЖИЛИН, доктор исторических наук.

Красная звезда. 1960. 25 мая (№ 123).

Чем воевала Красная Армия в гражданскую войну.

 По максимальным (и в то же время "не вполне точным") данным к концу 1917 года на вооружении русской армии было около 18 тыс. артиллерийских орудий разных систем, до 35 тыс. пулемётов, свыше 5 млн. винтовок разных систем, до 33 млн. снарядов, около 2,1 млрд. патронов.

Казалось бы, живи и радуйся. Однако основная масса этого добра пропала в течение зимы 17/18 г. А масса была не маленькая: непосредственно на фронтах осенью 1917 г. имелось почти 12 тыс. орудий, 2,5 млн. винтовок, 1,2 млрд. патронов, 28 млн. снарядов.

В итоге, когда большевики решили провести ревизию запасов для вооружения армии в разгоревшейся войне за власть, выяснилось, что на 10 июля 1918 г. запасы оружия исчислялись в следующем количестве: орудий разных систем – около 3 тыс., пулеметов – около 10 тыс., винтовок различных систем – около 1,3 млн., снарядов – около 7 млн., патронов – около 800 млн. штук. Опять же фигурирует присказка "по неполным данным".

Тем не менее на вооружение частей и соединений Красной Армии во второй половине 1918 года было отпущено следующее количество вооружения: артиллерийских орудий различных систем – 1 930; снарядов к ним – около 2,5 млн.; винтовок всех систем – 926 975; пулемётов – 8 116; патронов винтовочных – 563 342 000; револьверов – 75 553; патронов револьверных – 1 515 436; шашек – 7 607; пик – 22 306; ручных гранат – 822 236.

Попутно решили ещё раз посмотреть, что там с сусеками. Результат просмотра складов на конец октября 1918 г.: орудий различных калибров – 1 332 (другой вариант - 1 249); снарядов к ним – 4 963 680 (5 008 207); винтовок – 252 000; револьверов – 1 060; пулемётов – 3 231; ружей-пулеметов – 1 120; винтовочных патронов – 310 436 658; револьверных патронов – 1 906 000. Из артиллерийских выстрелов более 4 млн. к 3-дюймовым и горным пушкам, 900 тыс. – средних и крупных калибров.

В январе 1919 года ситуация в плане винтовок и патронов к ним не улучшилась: на складах ГАУ (без тульских заводов) имелось 53 058 винтовок, причем 12 250 шт. из них имели уже назначение в части. Патронов числилось 170 807 тыс., из них занаряжены частям – 94 247 тыс. Неисправных винтовок насчитывалось свыше 45 тыс. Правда, на тех же складах имелось ещё около 150 тыс. винтовок различных иностранных систем и к ним 265 млн. патронов.

Худо-бедно раскочегарили промышленность вооружений. Выпуск за 1919 год составил:

Орудия полевые – 366
Артвыстрелы – 183 998
Винтовки – 470 155
Пулемёты – 6 056
Винтовочные патроны – 357 260 тыс.
Револьверы – 77 560

Благодаря новому выпуску, а так же ремонту и тщательному учёту, за тот же год ГАУ смогло отпустить Красной Армии 1 134 712 винтовок всех систем, 8 222 пулемёта, 646,5 млн. винтовочных патронов, 3,5 млн. снарядов различных калибров (подавляющее большинство составляли выстрелы к 3-дюймовым полевым орудиям). Снаряды брались не только со складов, но и снаряжались из имеющихся элементов. В частности, Московский огнесклад ежемесячно снаряжал 150 тыс. снарядов.

Выпуск за 1920 год:

Орудия полевые – 279
Артвыстрелы – 1 815 059 (включая снаряжённые)
Винтовки – 429 898
Пулемёты – 4 467
Винтовочные патроны – 411 365 тыс.
Револьверы – 38 252

Выпуск за 1921 год:

Винтовки – 245 315
Пулемёты – 2 900
Винтовочные патроны – 292 972 тыс.

Всего же за 1918-1920 гг. Красная Армия получила 3 973 орудия, около 8 млн. снарядов, около 2,5 млн. винтовок, 21 тыс. пулемётов, около 1,5 млрд. патронов, свыше 1,6 млн. гранат.

Как метко заметил А. Вольпе: "...гражданская война, в отличие от мировой, не была «артиллерийской» войной. Гражданская война была войной «ружейно-пулеметной». Ее тактика в основном определялась этим моментом. Производство винтовок и ружейных патронов было «шверпунктом» военной промышленности. Расход снарядов в гражданской войне был сравнительно невелик. Если можно так выразиться, в этом было «счастье» гражданской войны. Кто знает, какие испытания пришлось бы выдержать нашей промышленности, если бы потребность снарядов была такой же, как во время мировой войны".

От себя добавлю, что никаких огромных запасов снарядов от царской армии, доживших до Великой Отечественной, не просматривается. Это позволяет переосмыслить один давний вопрос - почему не отказались от "трёхдюймовки" как немцы? Традиционное объяснение ("осталась туча снарядов, жалко терять"), как видим, не работает. "Терять", по сути, было нечего. Однако, с точки зрения советского руководства, ожидался второй раунд войны: то ли мы пойдём к соседям, то ли они к нам придут (подробнее см. у Мельтюхова в книге про 23-й год). Т.е. останавливать производство нельзя, надо его наращивать. А выпускать что-то новое пока не готовы. В итоге к концу 20-х - началу 30-х и образовались те самые "запасы, которые жалко терять".

https://paul-atrydes.livejournal.com/97446.html

Размышления о противопартизанской войне 90 лет назад

 ...майор Денинг на страницах «Армейского Трехмесячника» противопоставляет французской идее полной войны — идею войны-гверильи (Guerilla Warfare): «В настоящее время перспективы больших войн отдаленны и маловероятны; наоборот, военной мысли надо готовиться к войне совсем другого типа, а именно — к войне-гверилье. Вот — самый современный из стратегических терминов. К сожалению, он до сих пор мало известен и понимается крайне расплывчато и туманно. Под этим термином одни понимают «малую войну», другие — «войну партизанскую»; третьи — «гражданскую войну». Но все эти определения ничего не определяют. Они ничего не говорят о самих военных свойствах этой войны, об ее характере, о приемах ее тактики, об особенностях ее стратегии, о содержании ее военно-политической работы. А, между тем, вопрос о гверилье назревает все больше и больше при современных политических условиях. Именно с этим типом войны придется иметь дело. И военной мысли необходимо, наконец, сосредоточиться на гверилье в ее современной обстановке и с ее современным техническим вооружением».

Многие смешивают представление о гверилье с представлением о малой войне. Денинг определяет гверилью, как войну, где «бойцы слабейшей стороны, или так называемые гверильясы, не образуют постоянных организованных войсковых соединений, соединяются только временно для выполнения данной задачи, и по выполнении ее снова исчезают в массе населения» Если гверильясы образовали постоянные войсковые части, то сама гверилья сейчас же теряет свой основной характер и превращается в «малую войну». Бурская война началась как малая волна и окончилась гверильей. Французские кампании в Марокко и в Сирии были малой войною. Ирландская война 1919-1921 года явила собою образец чистейшей гверильи.

Тактика сильнейшей стороны во время гверильи до сих пор всегда обосновывалась на использовании сильных и подвижных войсковых масс, которые действовали по определенным линиям и постепенно охватывали неприятельскую страну. Если эта территория слишком велика, то ее постепенный охват невозможен, и тогда сильнейшая сторона должна выжидать, когда гверильясы, увлеченные своими успехами и воображая себя достаточно сильными, организуются в крупные соединения; тогда эти соединения должны явиться объектом удара. Тактика гверильясов, наоборот, состояла всегда в том, чтобы действовать разрозненно. Но их постоянной ошибкою бывало то, что они теряли хладнокровие и пытались закончить войну, организуя из себя крупные войсковые части. Гверилья тогда превращалась в малую войну, и сильная сторона неизменно одерживала победу.

Непременным условием гверильи всегда была суровость и жестокость, проявлявшиеся с обеих сторон. В настоящее время это условие изменилось к невыгоде сильнейшей стороны (характерно, что Денинг называет сильнейшую сторону — «интервентом» и операции сильнейшей стороны — «интервенцией»). В настоящее время интервенту нельзя уже будет применять той жестокости, которая применялась раньше. Общественное мнение в стране интервента этого не потерпит, какую бы жестокость ни применяли сами гверильясы. При современных социальных условиях народ интервента не позволит своему правительству применять «варварских приемов при интервенции». Гверильясы же несомненно будут их применять. Кроме того, на стороне гверильясов теперь будет новое оружие, а именно — политическая пропаганда, которую гверильясы направят против армии и против тыла самого интервента (здесь Денинг под словом «тыл» подразумевает и даже проговаривается словом — «отечественный фронт интервента»).

Автор категорически утверждает, что самая задача гверильи в настоящее время совершенно видоизменилась. Раньше гверильясы возлагали надежду на систему «булавочных уколов» для деморализации и истощения личного состава сильной стороны. В настоящее время гверильясы будут возлагать надежду на затяжку войны и на финансовое истощение интервента. Главным объектом нападения для гверильясов явятся материальные средства интервента: его склады, поезда, мосты, дороги, запасы и пр. Интервент в настоящее время будет обладать весьма могущественным оружием, но это оружие очень дорого и требует очень ценных запасов. Стремясь к финансовому истощению противника, гверильясы будут затягивать войну и все время стараться наносить интервенту, главным образом, — материальный ущерб. Именно в этом заключается ахиллесова пята интервента в современной гверильясской войне. В 1921 году ирландские гверильясы применяли именно этот метод, и как-раз им-то и добивались наибольших успехов. Склады интервента при теперешних условиях очень громоздки и чрезвычайно уязвимы для нападения со стороны населения, которое, будучи достаточно гверильясизировано, может наносить интервенту колоссальные потери.

Следующей выгодою для современных гверильясов является мощное развитие техники изготовления бомб, автоматических пистолетов и взрывчатых веществ. Все эти новые роды оружия заключают в себе огромную потенциальную боевую мощь при малом объеме. Их легко прятать и легко опять доставать, когда понадобится. Они отвечают в полной мере основному принципу гверильи — быстро сосредоточивать вооруженную силу для данной операции и столь же быстро ее рассредоточивать по окончании операции.

Современное развитие техники доставляет, с другой стороны, некоторые преимущества и для интервента: механический транспорт увеличивает подвижность войск (впрочем, опыт ирландской гверильи показал, что при достаточной энергии, предприимчивости и смелости, гверильясам обыкновенно удается так основательно портить дороги и мосты, что подвижность механизированной армии интервента здесь значительно уменьшается); беспроволочный телеграф облегчает службу связи в армии сильной стороны и во многих случаях позволяет чрезвычайно быстро сосредоточиваться для отпора гверильясам; мощь современного автоматического оружия дает возможность во многих случаях довольствоваться сравнительно меньшими силами.

Сопоставляя все выгоды и невыгоды современного военного экипирования при гверилье, майор Денинг утверждает, что теперешняя обстановка будет все-таки гораздо выгоднее для гверильясов, чем она была при условиях прежней военной и политической техники.

Автор разбирает условия гверильи на: 1) небольшом и замкнутом театре, 2) на театре больших пространств и 3) на театре с большой плотностью населения и с крупными городами. Самой выгодной системою для небольших театров является система, которую Китченер осуществлял при войне в Оранжевой республике, а именно система постепенного захвата территории; при наличии крупных сил и значительных материальных средств у интервента война заканчивается сравнительно быстро. Захваченная территория укрепляется при помощи сооружения блокгаузов и затем исследуется при помощи полиции. На театре больших пространств этот способ, конечно, неприменим; здесь приходится использовать этот же способ, но не целиком для всей страны, а для определенных ее районов. Гверилья тут не может быть законченною быстро, и военные операции затягиваются обычно на долгое время; при достаточной энергии, изобретательности и настойчивости гверильясов успех интервента далеко не всегда может считаться обеспеченным. Особенно трудною для сильной стороны является гверилья в местности, где имеются крупные города, в роде, напр., Дублина в Ирландии. Здесь гверильясам открывается легкая возможность для политической пропаганды и для производства террористических актов. Главная работа у интервента выпадает тут на долю полиции; военные же действия сводятся главным образом к рейдам на подозрительные или скомпрометированные местности и участки территории. Командование интервента должно все время иметь в виду то обстоятельство, что здесь никоим образом нельзя раздражать населения; если войска интервента во время производства своих операций будут восстанавливать население против себя, то она только сыграют на руку гверильясов, так как этим они будут укреплять базу своего противника, увеличивать численность гверильясов и облегчать их работу политической пропаганды. Если, наоборот, командованию интервента удастся привлечь симпатии населения на свою сторону, то положение гверильясов сразу станет катастрофически-ослабленным. Это соображение является основным во всей «стратегии» гверильи.

Выбор наиболее подходящего к местным условиям образа действия, введение в дело сразу значительных сил, своевременное объявление военного положения и — особенно — широчайшее и самое всестороннее развитие разведочной службы (на последнем Денинг настаивает на всех страницах своего труда) — таковы основные принципы ведения войны против гверильясов.

Денинг, конечно, не претендует на то, чтобы охватить полностью все стороны вопроса о гверилье с ее тактикой, стратегией и военно-политической работою. Его цель заключается только в том, чтобы обратить внимание военных писателей на необходимость подумать и поработать над этой новою темою, которая при современных условиях настойчиво требует детального и всестороннего освещения.

Идея Денинга о «войне-гверилье» противопоставляет себя идее генерала Жиро о «полной войне», и в этом противопоставлении развертывает новый путь для исканий современной военной мысли.

Доливо-Добровольский Б. В зарубежных армиях (обзор) // Война и революция. 1927. № 4. С. 165-167.

paul-atrydes.livejournal.com/97980.html